Ну вот. Они, кстати, все сельские были. Мы просто балдели: из села, а по-русски свободно, вот как мы с тобой, говорят. Это ж значит, они два языка уже знали. Из села, называется, — прикинь, да? С ними, бывало, один стоишь — все из вежливости по-русски говорят, а ты меж них, как в кино, к немцам засланный. Тем более что форма-то наша, кроме шапок да пилоток, с той, немецкой, слизана. А уж если фуражки наденут, да которые в очках — все, руки вверх.
И Лейдерис этот тоже из села был. Не, с хутора. У них, говорят, хутора, а не села. А в хозвзводе хорошо — у всех жизнь личная, в строю их не шмонают, копать, да грузить, да в караулы не гоняют. В кино, кстати, тоже — всегда дела находили. У всех каптерки — а то, думаешь, где б он книжки держал? Да из тумбочки их бы в момент на подтирку унесли.
Да, вот еще случай с ним был. Деды тогда на дембель собрались — всё, уже портфели сложили, команды ждут. Прибегает шнырь со штаба: сдавай военные билеты, дембельские штампы ставить будут. Все от радости орут, а Миша Эгенмырадов — туда-сюда — нет билета. Как сквозь землю провалился. Миша всю казарму перевернул — нету. У меня, если по правде, все тогда и опустилось — я за этого Мишу больше всех радовался, что рожу его больше не увижу. Первый гад по всей химзащите был. А тут он без билета — это значит, когда ж его теперь домой-то отпустят? Всем дембелям — «Славянку», и с плаца — на КПП, к вездеходу. А Миша — в конце строя, в столовую, пайку хавать. Он, веришь, аж поседел — здесь вот чубчик у него седой стал. За ночь!
Утром, значит, стоим на разводе, Малышев разоряется: я тебя на губу, а на тебя дело заведу, а твоей матери письмо напишу, чтоб у нее сердце болело. Потому что ночью в автопарке с какого-то «ЗИЛа» коробку передач свинтили, а кто — неизвестно. Тут заходит этот Лейдерис — и к нему: товарищ капитан, разрешите обратиться. По хозяйству его что-то спрашивает. Ну, побазарили, он идет к выходу. Смотрит так мельком на нас, и вдруг оборачивается, будто ударил его кто! Зырк — опять на нас! Зырк! Поглядел и ушел.
А у нас два азера были, Насыров и Абдуллаев. Насырова этого все другие азеры презирали, потому что он был чмо. Ух, как они его не любили! Он и правда пацан был червивый. У него как-то на полигоне противогаз порвался, так он с салаги срывать стал. И этот, Абдулка маленький, больше всех его доставал — как оса рядом вертится, что-то по-ихнему скажет и смеется, а Насыров прямо с лица чернеет, шипит: «С-с-ским азн!»
И вот Лейдерис после развода приходит, Абдулке что-то говорит. Тот не понимает, потому что месяц как с гор спустился. Ну, Лейдерис ему машет: пошли. Идут вдвоем к Абдулкиной койке, поднимает Лейдерис подушку, простыню — а там военный билет лежит. Мишин, чей же еще? Абдулка его хватает, бежит, орет: «Мища! Мища! Насыров!»