Чугайстр поднялся на холм, сел на землю, по-турецки скрестив ноги, достал из-за пояса пистоль, пороховницу и стал менять порох на полке, бормоча что-то в длинные вислые усы.
Влад сел в стороне от него, не слишком далеко, но и не вплотную, чтобы не вызвать очередного приступа воркотни. Чугайстр славился вздорным характером и умением цепляться к любой мелочи в словах или поступках людей, которых он недолюбливал. А таких, чтобы Чугайстр любил, на свете было мало. Даже себя самого старый козак держал в черном теле и рваной одежке.
Как в думе про козака Голоту, что пел слепой лирник прошлой зимой на Сечи. Вот свое оружие Чугайстр холил и лелеял, чистил при каждом удобном случае, перезаряжал пистолеты, подправлял лезвие сабли и кривого кинжала, украшенного яркими камнями большой цены, как говаривали знающие люди.
Даже в самые тяжелые для себя дни Чугайстр не соглашался продать свое изукрашенное оружие, даже камешка не вытащил, чтобы купить себе жупан или свитку. Зимой у него тулупа не было, сидел Чугайстр до самой зимы в коше с другими бессемейными козаками, трубку курил, песни пел, и вспоминал старые годы, походы и друзей, равных которым в нынешние куцые годы и нет больше.
У Влада – он все не мог привыкнуть к тому, что должен называться Приблудой – пистолета не было. А сабля была выкована кузнецом на Сечи из старого железа, рукоять была деревянная, обтянутая кожей, ножны простые, без украшений и узоров.
Козак в походах богатеет, а у Влада-Приблуды этот поход первый. Да и не поход, а так, вылазка. Поход – это десятки «чаек», сотни всадников, горящие татарские села и города, горы захваченного добра, визжащие пленницы... или сотни чубатых голов на кольях вдоль Перекопа, десятки тел с содранной кожей на рынках Кафы и Бахчисарая, если не повезет козакам.
Влад вытащил из ножен свою саблю, осмотрел лезвие. Чистое, ровное, без зазубрин. Да и откуда зазубрины, если еще ни в одном бою не побывал Приблуда. И саблю ему справили только перед самым походом.
Приемный батька, Охрим, после того, как пришел в дом Черепень и про что-то проговорил с ним целую ночь, пошел к кузнецу, захватив с десяток серебряных талеров, что привез из самой Германии лет двадцать назад.
На следующий день кузнец сам принес саблю в дом, молча положил на стол и ушел, не прощаясь, как и не поздоровавшись.
Родные сыны Охрима подошли к столу, молча рассматривали саблю, не имея права к ней прикоснуться, а Охрим подтолкнул Приблуду, велел взять оружие и поцеловать.
Сейчас уже серебро на лезвии потемнело, но тогда блестело, отражая свет лампады под образами.