Я сбежал с лестницы, пьяный от радости. Воспоминания о нашей жизни вдвоем застыли, а потом раскололись, как яйцо, в моем горле, разливаясь во мне беспомощностью и наполняя меня силой. Я рылся по карманам, пытаясь заплатить таксисту. Она вышла из машины, от солнца связывая свой взгляд пучком, бросая светилу вызов — пусть попробует сбить ее волной смога и жары. Она стояла, вздрагивая, в своем розовом больничном халате и тапочках. Одна ее нога была тщательно побрита и отполирована кремом так, что отражала свет солнца, как бледно-розовый мрамор. Другая выглядела как только что вырытая из грязи, где она долго лежала и разлагалась. Ногу покрывала грубая шерсть, которая резко обрывалась у тонкой лодыжки, точно кровь под этой обтягивающей кожей была слишком жидкой, чтобы питать эту шерсть. Кожа под ней выглядела гангренозной шкурой рептилии, осыпавшейся белыми чешуйками, которые смешивались с волосами и сверкали на солнце хлопьями жемчуга.
Она наклонилась и поцеловала меня в щеку. Губы ее были холодны и мокры. Я почувствовал, что слабею. Я слышал запах тлена из-под ее одежды, похожий на запах моих собственных задохнувшихся внутренностей. Она отодвинулась, и серебряная нить ее слюны соединила нас, натягиваясь между ее кожей и моей, как хрупкий прозрачный нерв, что колыхался вместе с жарой, поднимавшейся от бетонного шоссе. Я чувствовал, как ее любовь пульсирует, перекачиваясь по жидкому шнуру в мой мозг, открывая мне тайны инъекцией ее одиночества.
Дрожь отогнула край ее халата. Теперь ее грудь была практически обнажена и сверкала на солнце, полная и беззащитная. Таксист заметил это, но притворялся, что не видит, и на какое-то мгновение я тоже — меня поглотило ощущение упругого соска между зубами, и сладкое целебное молоко сочилось в меня. Наконец, мне удалось расплатиться с грязным ублюдком и, велев ему убираться к черту с моей собственности, я запахнул на ней халат и помог подняться по лестнице.
Закрыв за собой двери, мы остановились на лестничной площадке, опираясь на трухлявый деревянный поручень и глядя в сторону шоссе. Все было затянуто плотной вуалью кроваво-бурого цвета. Я прижимал ее к себе. Небо серым одеялом давило на нас, оно не открывалось в космос, а было наглухо заперто в стенах лязга и испарений, смыкавшихся прямо над нашими головами. Воздух лип к нашим лицам, как сироп. Самолеты пролетали так низко, что их брюха казались днищами огромных лодок из-под воды. Когда они скользили над нами, урчанием сотрясая дом, мы различали пассажиров, удивленно глядевших на нас, будто мы были миниатюрными манекенами, ожившими на раскинувшемся под ними ландшафте парка развлечений.