стариковского шёпота за спиной — 'по миру пойдём с новыми порядками. Не та нынче молодёжь, да и что с него, англичанина, взять?!' Такое положение дел не то чтобы радовало Майкла Гринвуда, а вместе с ним и Степана, но значительно облегчало задачу полноценного вступления во владение. Да и обнаруженные поблизости от поместья горные – форелевые речушки, питавшие 'Лох-как-его-там', были с благодарностью восприняты как дар небес. Или, по меньшей мере, в качестве приятного бонуса к библиотеке и висковарне. В следующий приезд сюда, — а когда он будет, следующий? — стоило озаботиться снастями и снаряжением, ибо в этой глуши приобрести их – несбыточная мечта.
Однако, если взглянуть на всё это с другой стороны, то ещё лучше рассуждать о наведении порядка в новом 'дворянском гнезде', сидя в глубоком и жёстком, несмотря на несколько подложенных подушек, кресле у камина. И не абы как, а в точном соответствии со сладкими фантазиями о 'старой доброй Англии'. То есть, с большим графином (пинты на три, не меньше) 'неженатого' пятидесятилетнего виски и новеньким хумидором[303] из белизского кедра, полным отборных сигар Partagas. Степан и сам не знал почему выбрал именно этот сорт. Мало ли в мире хороших брендов? Но, наверное, проскочили какие-то ассоциации с безденежной молодостью, когда по карману начинающему преподавателю были лишь крепкие и сладковатые кубинские сигареты. Были, разумеется, и сигары, скатанные – по рассказам очевидцев – на широких бёдрах юными мулатками острова Свободы. Эти сигары – именно Partagas – продававшиеся в киосках 'Союзпечати' по сорок копеек за штуку, — дорогое удовольствие для редких пижонов. Яркие воспоминания молодости, будь они неладны! Цвета и запахи – как вспышки стробоскопа – наотмашь бьющие по нервам. А вот виски в 'там и тогда' не было. Никакого. Лишь коллеги – счастливчики, командированные в 'забугорье', привозили нечто вроде 'Белой лошади' или 'Чёрного кота'. Дешёвого, надо отметить, пойла, а иное было просто недоступно с учётом невеликих инвалютных суточных. Но 'у советских собственная гордость' и хорошим тоном считалось, уговорив в очередной раз пузырёк 'ячменного самогона', дружно притворно удивляться — 'как они там эту гадость пьют? '. Сейчас всё было иначе. Виски был великолепен без преувеличений. Дымный, торфяно-дубовый аромат, казалось, пропитал за несколько дней все окружающие Матвеева предметы. Но виски – и это главное – не подменял собой события жизни, а лишь придавал им особый вкус, как маленькая щепотка специй делает обыденное блюдо запоминающимся.