В ту ночь новоиспеченный хан и президент, на радостях надравшись до чертиков, рыдал на пышной груди Рут: «Бедный мой отец! Как он был бы счастлив!.. Я — хан, я — отец Туркестана, а ты — мать бедных туркестанцев, стонущих под ярмом большевизма...»
О вероломстве и коварстве Каюма Ашир был наслышан еще в Москве. Поэтому разведчик настороженно следил за ходом мыслей президента, который, едва выслушав легенду Таганова, больше говорил сам. Рассуждал о превосходстве арийской расы, подчиниться которой завещано, мол, всем народам самим аллахом; ссылался на доверительную беседу с самим Гитлером, посулившим после победы над большевиками создать в Туркестане «Единую независимую демократическую республику», свободную от коммунистов и евреев.
Для пущей важности президент взял с подставки на столе большую фотографию фюрера, оправленную в рамку, протянул Таганову. Портрет как портрет, такие висели в Германии повсюду. Ашир повертел его в руках, вежливо улыбнулся.
— Прочтите, что на обороте. — В глазах Каюма застыл восторг. — Собственноручно надписал. Не каждому он дарит свою фотографию с автографом.
На обратной стороне портрета было размашисто написано: «Моему другу Вели Каюм-хану от фюрера. Берлин. Декабрь 1942». Ашир споткнулся на слове «моему». К которому другим почерком, едва заметно, кто-то приписал две буквы, в корне менявшие смысл этого слова: получалось — «подлому». Зло же подшутили над президентом. Неужели он сам не заметил? Или так скверно знает немецкий?
Таганов усмехнулся в душе, не успел ничего сказать, как в дверь ввалился человек в расписной черкеске и лихо заломленной каракулевой папахе.
— Ва, дарагой хан! — не здороваясь, заорал он с порога. — Генацвале! Я так тарапился...
Ашир догадался, что это Кедия, президент Грузинского национального комитета. Горбоносый, с залихватски закрученными усами, он, чуть покачиваясь, подошел к Каюму, полез целоваться. При каждом чмоканье его новые хромовые сапоги издавали в такт неимоверный скрип. Пытаясь освободиться от жарких объятий, туркестанский «президент» морщился, будто хотел заплакать, и неожиданно чихнул. Раз, другой, третий. Грузинский «президент» так усердствовал, что, видимо, защекотал коллегу своими жесткими усами.
Боясь расхохотаться, Таганов опустил глаза, не решаясь больше созерцать эту сцену. Наконец Каюм обессиленно опустился на диван и замахал руками, подавая знак, чтобы его оставили наедине с Кедия.
Таганов и Ахмедов удалились, неплотно притворив за собою дверь. Секретарша в приемной отсутствовала: шеф поручил ей отвезти овчарок домой.