Айгуль поставила перед мужем чайник, пиалу.
— Кофейку бы сейчас, — поморщился Нуры, увидев, как жидок чай в пиале. — У немцев только кофе пьют.
— Туркмены никогда не имели пристрастия к кофе, — возразила Айгуль. — А потом его сейчас днем с огнем не сыщешь.
— Что это за страна, где кофе не сыскать?
— Мы не немцы. И война идет. В аул что ни день похоронка приходит, а ты про кофе вспомнил. При людях такое не ляпни!..
В глазах Курреева вспыхнула злоба, он схватил чайник и швырнул им в Айгуль, она увернулась и заплакала. Нуры тут же опомнился, но долго еще дулся, сопел и наконец попросил у жены прощения. И она заулыбалась ему сквозь слезы, засветилась, словно солнышко из-за хмурых туч. Он увидел прежнюю Айгуль, ту, которую носил в своем сердце еще с той поры, когда между ними еще не было ни Джунаид-хана, ни Мадера, ни треклятой чужбины, разлучившей их.
Любил ли Нуры своих детей? Они его скорее раздражали, нежели радовали. Он не мог привыкнуть к их шуму, беготне...
— В Германии чужие дети без разрешения хозяев к ним и ногой не ступят. — Нуры наблюдал в окно за своими детьми, игравшими во дворе с соседскими ребятами. — Ты, Айгуль, разрешаешь им к нам приходить?
— Жалко, что ли? — простодушно ответила Айгуль. — Двор просторный, и нашим детям одним скучно...
— Когда играют немецкие дети, слышно даже, как муха пролетит. Разговаривают шепотком, взрослым не докучают.
— Самая волшебная музыка на свете, Нуры, — это детский смех.
— Наши же как дикари! — досадливо поморщился он. — Не могут без крика и гвалта.
— На то они и туркменские дети, — спокойно отрезала жена. — Мы не немцы, запомни это, Нуры! Сейчас в каждом доме проклинают фрицев, навязавших нам эту проклятую войну. А у тебя они с уст не сходят.
Айгуль была права, но Курреев не хотел признаться в том даже себе. К его удивлению, жена теперь перестала безропотно соглашаться с ним во всем, как прежде она мягко, но настойчиво уже возражала ему, отстаивая свое мнение, и это больше всего бесило Нуры.
В Конгуре он сторонился всех, держался особняком, будто чужак, приставший не к своей стае, запрещал Айгуль приглашать в дом друзей, подруг, даже родичей — ее и своих. Но в Ашхабад Курреев ездил исправно, говорил, что вот-вот устроится. Однако чекисты, державшие Каракурта под наблюдением, догадывались, что его мысли заняты не только поисками работы.
Интуиция не подвела контрразведчиков. Каракурт, наезжая в Ашхабад, часто пытался незаметно выйти на кого-то, видимо, хотел проверить старые связи. Наконец, когда он посчитал, что усыпил бдительность чекистов, вышел на братьев Бяшима и Алты Ильясовых, которые жили на окраине города. Это были старые контрабандисты, вынужденные оставить запретное ремесло, а теперь работавшие на мясокомбинате...