— Кто спрашивает Михаила Афанасьевича?
В ответ услышала резкий, малопонятный, гортанный голос:
— Сталин.
Растормошила мужа.
— Мишенька, родной, у телефона Сталин, скорей подойди.
— Не верю! Не может быть! Нас, идиотов, разыгрывает какая-то непотребная сволочь.
Многие в Москве знали про булгаковское письмо. Булгаков подошел к телефону. Нервно крикнул:
— Кто говорит?
— Сталин.
Михаил Афанасьевич недоверчиво:
— Какой еще Сталин?
— Насколько мы понимаем, товарищ Булгаков, в Советском Союзе имеется единственный товарищ Сталин — Иосиф Виссарионович. Возможно, у вас имеется несколько Сталиных?
— Простите, Иосиф Виссарионович, я вас слушаю!
— Мы получили ваше письмо. Мы что, уж очень вам надоели? Приелась вам советская власть? Может быть, действительно отпустить вас за границу?
— Я хотел бы, Иосиф Виссарионович, с вами лично встретиться.
— Для чего? На какую тему мы будем с вами беседовать?
— Не о сапогах и спичках, деликатесах и модных костюмах, о назначении советской литературы, нравственности и совести литератора. Я считаю, что русский писатель не может жить и работать вне родины.
— Правильно говорите, товарищ Булгаков. Вы где хотите работать?
— В Художественном театре, Иосиф Виссарионович.
— Против этого мы не будем возражать. Попробуйте утром подать заявление на имя директора театра.
— Я уже туда ходил, мне отказали,
— Видимо, товарищи сделали ошибку. Думаю, что теперь они раскаиваются. Не стесняйтесь, товарищ Булгаков, зайдите еще раз. Если не получится, напишите нам.
— Спасибо, товарищ Сталин.
— До свидания, товарищ Булгаков, желаю вам успеха.
Мы сразу же записали по памяти этот разговор. Спать, конечно, не ложились. Всю ночь просидели с думами о будущем. Утром Миша побрился, выпил стакан чаю с хлебом, почистил ботинки. Он собирался выполнить указание вождя и учителя, но его опередили. Прибежал запыхавшийся директор-распорядитель МХАТа Федор Николаевич Михальский.
— Михаил Афанасьевич, роднуля, как хорошо, что застал тебя дома. Есть все-таки Бог на свете! Пишите, Мишенька, заявление.
— Куда? Кому? Зачем? — удивленно спросил Булгаков.
— К нам, родной, в Художественный, на имя Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Он ждет вас, Мишенька!
Потрясенный Булгаков написал заявление.
— Федор Николаевич, я же у вас на днях был, вы сделали вид, что меня не узнали.
— Хороший мой, что было, то сплыло. Тогда не мог, ранний склероз, а вот теперь могу. Врач сказал, — склероз — переменное явление, он приходящий и ускользающий.
Следом за Михальским пришел к нам представитель отдела кадров Большого театра.