Но вот и Кузмин, если верить воспоминаниям В.Петрова, говорил, что прустовская проза “…кажется ему слишком совершенной и недостаточно живой, он сравнил ее с прекрасным мертворожденным младенцем, заспиртованным в банке”. Интересно, вспомнил ли при этом собственные прелестные стихи: “Поверим ли словам цыганки, - До самой смерти продрожим. А тот сидит в стеклянной банке, И моложав и невредим…”? Впрочем, добавляет Петров, “последние книги Пруста, написанные несколько наспех и не столь отточенные, нравились Кузмину гораздо больше первых”. И на том, как говорится, спасибо.
Зато Ахматова… Но нет, лишь один раз встречается в указателе имен к ее сочинениям имя Пруста, и какое же это общее, расхожее суждение: “Три кита, на которых ныне покоится ХХ век, - Пруст, Джойс и Кафка – еще не существовали как мифы, хотя и были живы как люди” - это из очерка “Амедео Модильяни”. Примерно то же самое, про трех китов, только с отрицательным знаком, можно было встретить в те годы в любом советском учебнике по зарубежной литературе. И больше нигде, ни в стихах, ни в прозе – ни одного намека на Пруста, ни одного упоминания… А ведь Ахматова в молодости
* М. “Рудомино” 2000
бывала в Париже (“И словно тушью нарисован в альбоме старом Булонский лес…”) и, возможно, даже видела Пруста, не зная, разумеется, о том, что это он, - на каком-нибудь парижском бульваре, – выходил же он иногда на улицу (и никто, кроме его друзей, не знал тогда, что это он). Правда, из записок Л.К.Чуковской можно узнать, что А.А. “целый час излагала ей содержание романа “Альбертина скрылась”. И еще в разговоре о Хемингуэе сказала: “Полная противоположность Прусту: у Пруста все герои опутаны тетками, дядями, папами, мамами, родственниками кухарки” Вряд ли это сказано с одобрением. (Интересно, у кого еще “все герои опутаны тетками…”? Как насчет Толстого? Гончарова? Грибоедова?
Нас еще интересуют Мандельштам и Пастернак, не так ли? (От Зощенко, Платонова, Булгакова, даже Бабеля, большого ценителя французской прозы, даже Эренбурга мы в этом смысле ничего не ждем – и, как выясняется, правильно делаем). Нет, не совсем так. Рассказывая о своих встречах с Бабелем, Эренбург вспоминает: “Он говорил мне о романах Пруста: “Большой писатель. А скучно… Может быть, ему самому было скучно всё это описывать?..” Скучно было, по-видимому, и самому Эренбургу, с его установкой на короткое дыхание и телеграфный стиль, хотя однажды, в 1927 году, с польским писателем Бой-Желенским они в поезде “всю ночь проспорили о Монтене и Прусте”. Думаю, в этом споре Эренбург был на стороне Монтеня. Жаль, что составители книги “Пруст в русской литературе” в Эренбурга не заглянули, этих свидетельств не привели.