Лия легко коснулась его плеча, словно, благодаря, за его смелое бездействие. Тёплые губы девушки коснулись сначала его щеки, а потом и уголка губ. Как открылись замок и дверь, Грэм не мог слышать. Его сознание провалилось в упоение своих бесконечных любовных переживаний, а тело млело и трепетало от нежности её дыхания и прикосновения.
Словно младенец, ищущий сосок на груди своей матери, в темноте ночи он жадно искал её мягкие, горячие губы, в которые впился, глотая с них нектар любовной страсти, разливающийся по всему телу, проникая в мозг и заполняя его одной лишь ей, желанием овладеть и владеть ею безраздельно.
Как случилось, что поцелуй оборвался и Лия, словно невесомый шёлковый шарф, выскользнула из его крепких объятий, он не заметил и не понял. Из темноты, уже закрывающегося дверного проёма, как из бесконечной дали космического пространства, прозвучал её нежный, красивый, очень редкий, грудной, поистине женский голос, вызывающий волну желаний.
– Спокойной ночи, мой славный врунишка.
То, что перед ним закрылась дверь, Грэм сначала ощутил, а уж затем и понял, плотно, словно улитка, прилипая к её теплой и гладкой поверхности, словно к щеке Лии.
– Спокойной ночи, любимая… – тихо пожелал он двери, уверенный, что его слышат.
Ведомый автопилотом мозга, хорошо помнящего дорогу, Грэм вошёл к себе в комнату и, не включая света, сразу же увалился на постель, вовсе не собираясь спать. Чтобы не спугнуть удивительного, сказочного настроения, он решил остаться в одежде, всё ещё находясь под впечатлением пережитых им чувств и ощущений.
Откинувшись на спину, Уайтхэм лежал с закрытыми глазами, думая о воле случая, приведшего его к той самой пальме, где он впервые остался наедине с той, чей образ пытался восстановить в своём воображении во всех деталях и мельчайших подробностях. Он был убеждён, что сделает это легко, без проблем, сразу, ведь облик Лии был такой знакомый, любимый и желанный.
Время шло, но ничего подобного не происходило. В темноте закрытых глаз плыли разноцветные круги и бесформенные пятна. К его огромному удивлению и огорчению он так и не смог вернуть в своём воображении милый образ. Странно, открыв в темноте своей комнаты глаза, Грэм легко мог вспомнить каждый отдельный кусочек её тела, лица, глаз, однако, целостный образ любимой девушки никак не выстраивался.
Обиженный, до злости, на себя и на свою идиотскую память, лишающую его возможности лицезреть образ Лии, Грэм несколько раз яростно рубанул кулаками по подушке, оставив её лежать на кровати в перекошенном от нечаянной нахлобучки виде.