Крисп, глядя, как он одевается, осторожно поинтересовался:
— Пап, а это считается «спорить», если я спрошу, почему мы с тобой можем помыться, а мама — нет?
В первое мгновение ему показалось, что сейчас он заработает еще одну плюху. Но отец, подумав, проговорил:
— Хм-м… Пожалуй, не считается. Скажем так: какими бы чистыми мы с тобой ни были, кубраты вряд ли сочтут нас хорошенькими. Понимаешь?
— Да, — ответил Крисп, хотя и подумал про себя, что отец широкоплечий, с аккуратной черной бородкой, мохнатыми бровями и темными глазами, посаженными так глубоко, что в них далеко не всегда удавалось разглядеть смешинку, — красивый и статный мужчина. Но он не мог не признать, что «хорошенький» — это нечто другое.
— Вот и ладно. А кубраты — воры, и ты это знаешь. Фос свидетель, они украли всех нас и наших животных! И если один из них увидит маму такой хорошенькой, какой она может быть… — Мать при этих словах улыбнулась отцу Криспа, но не проронила ни слова. — …он захочет забрать ее себе. А мы же этого не хотим, верно?
— Нет, не хотим. — Глаза у Криспа округлились: какие же, оказывается, умные у него родители! — Я знаю! Я понял! Это просто фокус — как тогда, когда колдун на представлении сделал Гемисту зеленые волосы!
— Ну, что-то вроде того, — согласился отец. — Но там волшебство было настоящее. Волосы у Гемиста и вправду были зелеными, пока колдун не вернул им обычный цвет. А у нас это больше похоже на игру, как на празднике Зимнего солнцеворота, когда женщины и мужчины меняются одеждой. Разве, надевая платье, я превращаюсь в твою маму?
— Нет, конечно! — хихикнул Крисп.
И все же на празднике игра была только игрой; там люди не пытались друг друга обмануть. А здесь мамина красота оставалась, хотя Таце старалась ее скрыть, чтобы никто не заметил. И если сокрытие чего-то столь очевидного не волшебство — как, интересно, еще это можно назвать?
* * *
Та же мысль пришла ему в голову на следующий день, когда дикари вновь погнали пленников в Кубрат. Перед ними приветливо открылось два прохода, но кочевники не выбрали ни один из них.
Вместо этого они завернули крестьян на лесную тропу, упиравшуюся, казалось, прямо в гору.
Но на самом деле тропа бежала не в гору, а в узкое ущелье, скрытое от глаз деревьями и горным отрогом. Небо над головой было по-прежнему безоблачно синим, однако в ущелье лежали густые тени, словно уже наступили сумерки. Где-то в тумане громко ухали совы, полагая, что их время пришло.
Зажатые в этом тесном извилистом ущелье с отвесными стенами, люди с животными двигались очень медленно. Когда наступил настоящий вечер, путники одолели только часть горного перевала.