— Наградное?
— Это такая же награда, как Георгиевский крест. Может, еще и почётнее, — Гурьев вытащил патроны, подбросил их на ладони: – Эх, Константин Иванович, знали бы вы!
— А он кто?
Гурьев вскинул голову, посмотрел на Ирину:
— Зайчишка, да что с тобой сегодня? Ты просто сама не своя. В чём дело?
— А ты не понимаешь?
— Абсолютно.
— Гур, это же револьвер. Если кто-то узнает, тебя… Тебя же посадят в тюрьму!
— Ну да?!
— Что ты собираешься с ним делать? — Ирине было не до шуток.
— Хранить. Как реликвию. Ты же не из этих, ты должна иметь представление о том, что такое семейная реликвия, не так ли?
— Гур, Гур, прошу тебя! Оставь, пожалуйста, этот тон, мне очень больно, что ты не понимаешь… Ты ведешь себя, как мальчик!
— Возможно. Но надеюсь, что никогда не буду вести себя, как обделавшееся со страху быдло, — Гурьев кинул патроны в раскрытый чемодан.
Кровь бросилась Ирине в лицо. Она прижала ладони к щекам:
— Боже, что ты говоришь…
Но Гурьева уже невозможно было остановить – он даже не говорил, а тихо рычал:
— Право владеть оружием – такое же неотъемлемое право свободного человека, как есть, пить и дышать. Если власть запрещает гражданам иметь оружие – значит, она, власть, злоумышляет против граждан, которым призвана служить. Кому в рабоче-крестьянском государстве дарована привилегия владеть оружием? Крестьянам? Черта с два крестьянам. Рабочим, может быть? Ишь, чего захотели, ихое дело – стоять к топке поближе, загребать побольше, кидать поглубже и отдыхать, пока летит. Только «слуги народа» ходят с браунингами в карманах, только охрана их с наганами и винтовками, пушками и пулеметами, танками да самолетами, — цыть, пся крев, черная кость! Мы наш, мы новый, — Он перевел дух. — Я сам себе оружие, мне не нужны огнестрельные протезы, чтобы защитить себя и тех, кто мне дорог, — и тебя в том числе. Меня не зажмешь так легко, как работягу на фабрике или крестьянина на земле, я такой могу вставить фитиль с дымом и копотью, что никому не покажется мало, — он вдруг прокрутил револьвер за скобу спускового крючка с такой скоростью, что тот превратился в сверкающий диск; и, остановив это жуткое вращение, невероятным, словно за миллион раз отработанным до полного автоматизма, движением асунул оружие сзади под пиджак, за брючный ремень. — Чёрт, девочка моя, прости, я же сказал – я не в форме и не в настроении. Но всё равно – каким же мусором у тебя набита голова, просто с ума сойти.
— Я боюсь тебя. Такого – ужасно боюсь. Ты чудовищные вещи говоришь… Я не знаю, как это назвать!
— Никак не называй. Нашли мы с тобой тему для бесед, тоже мне. Пойдем лучше, перекусим.