— Не по программе, — вскинула опять подбородок Даша. — «Красное и Чёрное». Жалко, я даже до половины не дочитала.
— Возьмёшь в библиотеке. Мы не станем возвращаться.
Дурёха романтическая, почему-то с нежностью подумал Гурьев. Книжки на камнях читает, под мерный рокот прибоя. Вот. Сейчас в тебя ка-а-а-к влетит весь этот заряд романтики. Обхохочешься.
— Ладно, что ж… Она, кажется, вообще в воду упала. Всё равно жалко. А вы с Аннушкой уже познакомились?
— С кем?!
— С Анной Ивановной. Мы её так все называем, она чудесная, не то, что некоторые!
— Познакомился. Если это можно так назвать.
Что-то ты очень уж смелая в разговоре с незнакомым мужиком при полном безлюдье и практически неглиже, подумал Гурьев. Это непосредственность такая или причина интереснее? Или я просто совсем уже спятил?
— А вы в каких классах будете преподавать?
— В старших.
— И у нас?
— Вероятно.
Даша остановилась и повернулась к Гурьеву. Он тоже остановился – в полном замешательстве, впрочем, умудрившись это достаточно успешно скрыть:
— Что?!
— Вы меня не бойтесь, Яков Кириллович, — проговорила Даша. — Я в вас влюбляться не собираюсь, даже не думайте, и мешать вам работать не буду. У меня папа – морской офицер.
— Офицер?!
— Да. Офицер. Я это слово не произношу обычно, знаю, нельзя. Но вам – можно. Вы – настоящий.
Ну да, подумал Гурьев. Мне – можно. За версту видать: никому нельзя, а этому вот – можно. Вот же влип.
— Даша.
— Я же говорю – вы меня не бойтесь. Я устав очень хорошо знаю.
— Устав?
— Это папа всегда так говорит. Устав учила? Учила. Что можно – то можно, а что нельзя – то нельзя. Вот.
— Суровый у тебя папа.
— Он капитан. Командир, ему иначе никак. Но весёлый тоже бывает… Хотя редко, — Даша отвела со лба прядь волос и смущённо улыбнулась, но глаза при этом сохраняли испытующе-серьёзное выражение. — Вы не сердитесь, пожалуйста. Я вам даже спасибо толком не сказала.
— Не стоит благодарности, — усмехнулся Гурьев.
— Дело не в благодарности, — Даша вздохнула и посмотрела туда, где мористее виднелись силуэты двух военных кораблей. — Не только в этом, хотя и в этом тоже. Вам ведь самому было приятно меня спасать. Но это же… Думаете, я не понимаю, да? Если бы не вы, мне от них ни за что не уйти было. Вообще – не уйти. А жить после такого… Разве можно после такого жить?
Жить можно не только после такого, подумал Гурьев. И после такого, и после другого всякого разного… дивушко. Дивушко, да. Настоящее дивушко. Уж ты мне поверь, девочка моя дорогая. После чего только не живут люди на свете – и после такого вот тоже. Ибо и псу живому лучше, нежели мёртвому льву. Это поганая философия, знаю я, знаю. Но – что же всё это значит, очень хотелось бы мне выяснить, и поскорее.