Кое-какие подробности появились в юридических бумагах и сенсационных статьях, другие — в единственном письмеце, которое она написала ему, коротко подписавшись «Мисс Данн». И она, и ее брат засвидетельствовали, что старый барон признался в двоеженстве, и в день перед похоронами Эммелина заставила Эдгара передать ей в распоряжение небольшое поместье Линкрофт. Отделавшись от нее обещаниями, он уехал, чтобы найти и уничтожить документы о венчании ее матери с их отцом. Через день после его возвращения она снова поспорила с ним, и этот спор привел к тому, что она решила бежать с фамильными драгоценностями и своими карманными деньгами, на которые смогла добраться до церкви, где венчались ее родители, а там узнала, что брат опередил ее. Имея лишь маленькую поддержку в виде свидетельства священника по ее делу, она отказалась от законных путей.
По официальной версии, она нашла убежище в респектабельном лондонском пансионе, где искала место компаньонки какой-либо леди или гувернантки, пока ею не завладела какая-то спиритка и она очнулась и нашла себя растерянной и смущенной в Гамильтон-Хаусе в конце замечательной сцены, разыгравшейся там. Только Томас и, судя по всему, мнимая Эсмеральда знали всю правду.
Но отсутствовал еще один важный фрагмент, и Томас хотел его узнать. Этот кусок был ему нужен по причинам, в которых он не хотел разбираться слишком усердно.
— Эммелина, — спросил он, — что случилось в ту ночь, когда вы убежали из дома вашего брата?
Эммелина криво улыбнулась:
— А вы верите, что на этот раз я расскажу правду?
— Я думаю, что вы были правдивы больше, чем я предполагал.
— Теперь, когда я больше не завишу от вас, вы мне стали верить, да? Забавно. Но… я благодарю вас, — сказала она, и улыбка исчезла с ее лица. Она сделала глубокий вдох, устремив взгляд куда-то вдаль. — Эдгар устроил у себя дома прием с танцами. Он сказал мне, что собирается заботиться обо мне, как если бы я была Элис или Энн, и что это будет мое первое появление в свете. У меня даже было белое платье… — Голос ее замер.
— Оно было на вас, когда вы встретились с Олтуэйтом, — предположил Томас.
Она кивнула.
— Это была, я думаю, одна из его шуток. Двое из гостей зашли в этой шутке слишком далеко. Они преследовали меня до моей комнаты, начали хватать меня и целовать. Я оттолкнула их, и они начали обзываться, сказали, что моя мать была шлюхой и что все знают, что дочь шлюхи — тоже шлюха. — В этих резких словах была бездна боли.
— Эммелина… — начал он и осекся. Она покачала головой:
— Теперь мне кажется это очень глупым — все это и то, как глупа я была, что так испугалась и возмутилась. Это были задиры и хулиганы, они были пьяны и злобны, но они не собирались изнасиловать меня. Во всяком случае, не там и не тогда. Я побежала в комнату к брату и, плача, умоляла его выгнать их… а он сказал мне, что я дура, раз не взяла одного из них к себе в постель. Это лучшее, на что я вообще могу надеяться. Потом он рассмеялся. Он сказал, что никому нет дела, что будет со мной, даже если он переспит со мной против моей воли. — Глаза у нее были суровые. — Со своей сестрой. Это была шутка, злая, мерзкая шутка, но я поняла, что она когда-нибудь перестанет быть шуткой. И я бежала.