— Оно многое мне напоминает, — сказала она. — В нем я была в тот вечер, когда узнала, что Фейт Эшкрофт помолвлена. В нем я была на званом чаепитии, когда герцогиня Рашуорт подала совершенно необыкновенные лепешки, и мне пришлось купить у ее кухарки рецепт их приготовления за весьма солидную сумму.
— А почему вы не можете хранить эти воспоминания у себя в голове, как это делает большинство людей? — устало спросил он.
— Моя память не так… не так надежна, как хотелось бы, — проговорила она, нежно прикасаясь к платью. — Воспоминания смешиваются со сновидениями.
— Сновидениями, навеянными опиумом, — заметил Томас.
Она пожала плечами:
— Если я могу потрогать вещь, пощупать ее, я знаю, что воспоминания эти реальны. — Во взгляде, который она обратила на него, не было ни капли той неопределенности, которая была в ее словах. — Что вы ищете, Томас?
— Ожерелье, которое вам отдала Эсмеральда.
Леди Гамильтон горестно покачала головой, ее рука протянулась к мешочку, висевшему на цепочке у нее на талии.
— Оно мое. Эсмеральда видела это в своем видении. Оно предназначено мне.
Томас не стал спорить. Эсмеральда призналась, что она обманщица, но его мать этому не поверит. Она не поверит, сколько бы Эсмеральда ни говорила ей об этом.
— Я верну его вам, если будет возможно, — сказал он вместо возражения.
— Почему вы вообще хотите отобрать его у меня? — В голосе ее появилась раздраженная нотка.
— Я хочу осмотреть его, — ответил Томас. — Вы ведь хотите, чтобы ее репутация была восстановлена?
— Вы единственный, кто клевещет на нее, — сказала леди Гамильтон.
Томас протянул руку:
— Матушка.
Она на миг сжала цепочку крепче. Потом медленно взяла мешочек и, открыв его, вынула двумя пальцами ожерелье.
— Я чувствую, что это — эхо моей души, — прошептала она, опуская его в руку сына.
У Томаса перехватило горло.
— Я буду заботиться о нем, словно это так и есть, мадам.
Она бросила на него долгий страдальческий взгляд, затем повернулась и скользнула прочь.
— «Это розмарин, это для памятливости, — тихо проговорил он слова Офелии. — Прошу вас, помните». — Но все же он не мог избавиться от ощущения, что его мать больше подходит на роль Гамлета, чем Офелии.
Он вышел в коридор и увидел, что его отец стоит там, словно собственная тень. Отец был согбенным вариантом самого Томаса, его точеное лицо с орлиным носом теперь носило отпечаток горя наравне с надменностью. В коридоре он казался неуместным, потому что хотя дом и был выстроен по его подобию, он удалился из него в личный мир кабинета, гостиной и спальни, и в других помещениях теперь казался улиткой, которую извлекли из раковины.