Мы оказались в гостиной. Я развел в камине огонь, но он не развеял царящую в доме гнетущую атмосферу. Из каждого угла веяло запустением и упадком. Деревянные плинтусы покрывал густой слой пыли; с потолочных балок лохмотьями свешивалась паутина. Всюду валялись старые газеты, какие-то тетради, блокноты. Если весело занимавшийся в камине огонь и давал ощущение тепла и уюта, то оно мгновенно рассеивалось, то ли растворяясь под высоченными потолками, то ли обращаясь — под влиянием украшавших стены темных гобеленов и висевших на узких стрельчатых окнах тяжелых гардин — в фантасмагорические видения, зыбкие и страшные.
Оторвав взгляд от камина, я увидел, как Квентин тяжело опустился в кресло. Открыв рот, он, точно завороженный, следил за игрой света и тени на затейливом рисунке восточного ковра. Трепетный огонек свечи, которую он по-прежнему сжимал в руке, языки пламени, лизавшие дрова в камине и красноречиво напоминающие об уготованном каждому смертному чистилище, отражались на его впалых щеках. Я взял у него свечу и поднес ее к стоявшей на столике возле его кресла лампе, горестно размышляя о разительной перемене, произошедшей в облике моего приятеля.
И было от чего прийти в уныние, ведь я еще не успел забыть, как полгода назад мы с ним сидели в моей лондонской квартире, развалясь в небрежных позах, один в кресле, другой на кушетке, и, как в старые добрые времена, дискутировали до глубокой ночи. Священнослужитель с доходным бенефицием в графстве Суссекс, Квентин всегда был страстным защитником веры, искренним приверженцем идей Ньюмена[1] и Пьюзи[2], поборником высокой обрядности и мистицизма. Я, подающий надежды врач, уже имевший к тому времени небольшую практику на Харли-стрит[3], с таким же рвением отстаивал идеалы научного мировоззрения, утверждая, что ключом к пониманию движущего механизма жизни может служить лишь опытное познание. Я помнил, с каким жаром Квентин спорил со мной, как горели его глаза и звенел голос, когда он говорил, что только мистическое, сверхъестественное познание ведет к абсолютной истине.
Теперь же — не прошло еще двух недель с тех пор, как он прибыл в Воронью Рощу, чтобы уладить дела, возникшие в результате внезапной кончины старшего брата и его супруги, — щеки на некогда волевом, открытом лице ввалились, на лбу залегли глубокие складки, а вся фигура моего старого приятеля стала напоминать возвышавшийся неподалеку от поместья остов разрушенного неумолимым временем старинного аббатства. Несмотря на свои глубокие познания в области медицины, я не мог придумать ничего лучшего, чем предложить ему бренди. Кое-как, с моей помощью, ему удалось поднести бокал к губам.