А я шла в храм, кормила свою богиню и рассказывала ей. Подробно о каждом. Об одежде, волосах, родинках, шрамах, бровях, губах, ладонях. И о том молчаливом ожидании, которое видела на их лицах. Словно души их все еще блуждали где-то неподалеку, но боялись обратить на себя внимание, как дети из хорошей семьи. Старались не подать вида, что им боязно отправляться без проводника в дальнее путешествие. И я просила свою богиню проследить, чтоб они не заблудились, не сбились с дороги. Больше за них попросить было некому.
Мою богиню зовут Гесихия, что значит Тишина.
И если я разбираюсь в чем-то, кроме мяса, пива, чистки ножей, мытья посуды и стирки половиков, так это в молчании.
Потом, во исполнение обещания данного Густу, я грела воду и мылась.
Не потому, что хотела от чего-то очиститься, я вовсе не чувствовала себя оскверненной от возни с покойниками, а просто, чтобы сделать приятное хорошему человеку.
Может быть, Густ с его чистоплюйством сохранил меня той зимой от вшивой лихорадки.
Хотя сквозняки по храму гуляли такие, что все шансы познакомиться с ее сестрицами Трясеей и Душеей у меня были.
Такая вот у нас получилась война.
Странная немного, но, наверное, не хуже и не лучше любой другой. Только я надеялась, что изгнание из столицы означает, по крайней мере, что меня освободили от всего этого. Ан нет.
Однако дела в «Конце Света» все же складывались повеселей, чем я предположила сначала.
Потому что, едва на небе прорезалась неровная, как первый зуб, половинка луны, рогожка на козлах вдруг зашевелилась.
Покойник подергался, покрутился, потом откинул рогожку, сел, осмотрелся, почесал в затылке, спрыгнул наземь.
Причем выглядел он весьма живым.
Я, правда, не встречала раньше оживших покойников, но мне почему-то казалось, что от них должно нести мертвечиной.
Запаха я, конечно, все равно бы не различила, но этот двигался легко и свободно, да и шея его теперь свернутой не казалась.
Народ в трактире разговоров не прервал, будто так и надо.
Нищий, мирно дремлющий у стены, тоже глазом не моргнул.
И только псина у ног нищего, почуяв покойника, подняла голову и заложила уши.
Покойник развел руками, словно говорил: «Прости, не тревожься,» — вышел тихонько за ворота и растворился в темноте. Я повернулась к кухарке.
Той мои округлившиеся глаза и отпавшая челюсть явно доставили удовольствие.
Наутро я коленопреклоненно тру и скоблю пол в трактире, а сама размышляю над историей, которой вчера меня угостили здешние завсегдатаи.
Вот уже почитай два года, как поселились в «Конце Света» оборванец и пес. Оборванец — парень тихий, безвредный, день напролет корзинки плетет, и собачина тоже воспитанная, лишний раз не гавкнет. Поэтому их не гонят.