Нет, я, по-видимому, твердо решила распроститься со своим прекрасным будущим на здешней кухне. Нет, от работы я пока не отлыниваю. Пока.
Просто едва выдается свободная минутка, я забираюсь по приставной лестнице на крышу курятника и сижу там, озирая окрестность.
По счастью, трактир стоит на горке, и мне с крыши хорошо видно все до самого горизонта: речка, холмы, рощицы, деревеньки.
Ближе к вечеру и впрямь начинает накрапывать дождик, но я все сижу, будто наказанная, и гляжу во все глаза.
Слава мне и богине, углядела, не пропустила!
Черная точка показывается из одного лесного острова и тут же ныряет в другой.
Я влетаю в трактир, быстренько выпрашиваю у хозяина разрешение отлучится на одну только минуточку и бегу со всех ног навстречу убивцу.
Здешних тропинок я, разумеется, не знаю, но все же, поскакав козой по зарослям и набрав на платье репьев, встречаю своего желанного у околицы дивьей деревни. И убеждаюсь снова — живехонек. И не скажешь, что вчера на козлах лежал.
Я кричу ему:
— Эй, постой, потолковать надо!
Он, не сбавляя шага, бросает через плечо:
— Чего тебе?
— Потолковать надо. Ты скажи, кто тебя на такую работу подрядил? Он останавливается, оборачивается, и я изумляюсь — маленький
какой, с меня ведь ростом будет, не выше, да и тощий! Нищий его, небось, голыми руками заломает!
— А ты кто будешь? — спрашивает он.
— Посудомойка из «Конца Света». Помочь тебе хочу.
Он смотрит на меня так же удивленно, как до того я на него, и изрекает:
— Иди-ка ты назад, красавица. Не мочись под дождем. Ну, у меня есть чем отбрить.
— В столице над подобными шутками отсмеялись уже пять лет назад, — говорю я со скукой в голосе.
— Тогда что ж ты тут, а не в столице?
— А это долго рассказывать, — отвечаю я. — Ты садись, я все толком расскажу. Садись, садись. А пес с петухом нас как-нибудь подождут. Они дольше ждали.
Похоже, угадала я точнехонько, потому что парень послушно присаживается на вывороченную из палисада гнилую сваю и приказывает:
— Ладно, валяй, говори.
Собственно, рассказывать сейчас во всех подробностях, за что меня вытурили из столицы коленом под зад, — значит попросту терять зря время.
Но по-другому — никак.
Мне надо выудить из парня его историю, и вместо наживки я забрасываю свою.
Кроме того, сейчас с ним говорить и вовсе тяжело.
Он ведь убивать и умирать собрался, а не лясы точить.
Он теперь сам, как стрела, — весь деревянный.
Так что я хочу для начала его к человеческим словам заново приучить.
И я рассказываю, сначала не про себя, про город, про то как уходили осенью из Порта гордые корабли, как жгли всю ночь огромный костер на площади перед храмом Аэты Открывательницы Ножен, как резали в ее честь баранов и обжирались жареным мясом. (И тут у убивца вправду что-то засветилось в глазах, то ли кораблей никогда не видел, то ли просто давно горячего не ел.)