И тут же пришло разочарование, потому что я узнал спящего. Петряй. Получается, Андрюха ничего им не сказал, потому что… не смог? Нет, о таком лучше не думать. Пусть будет так — он все изложил, но его не стали слушать. Или нет, еще оптимистичнее — они выслушали и стали проверять истинность его слов. То есть, пока идет проверка, я продолжаю оставаться под подозрением, но рано или поздно все выяснится, и тогда меня отпустят.
Правильность этой версии косвенно подтверждал и находящийся в сарае неведомый заступник. Поскольку услышанный мною голос не принадлежал Апостолу, значит, все равно к словам Андрюхи прислушались, иначе бы не выставили сторожа, охранявшего меня от Петряя. Еще одним доказательством этого была и перевязь на моей руке. Тряпица чистенькая, ладненькая, а разве стали бы так возиться с татем? Да никогда. Вон взять того же Петряя. Что-то я не вижу на нем повязок. Хотя нет — это не доказательство. Скорее всего, он цел и невредим, вот и нечего перевязывать. Погоди, а как же рана? Я ведь успел его… или нет? Ну тогда…
Так ничего и, не решив, я вновь погрузился в сон.
Мое третье пробуждение получилось невольным. Дверь сарая пронзительно взвизгнула, решительно прерывая сладкий сон, где я вновь был с Машей и даже целовал ее, и в проеме, ярко освещенные солнечными лучами, возникли две широкоплечие фигуры.
— Которого? — пробасил один.
— Корявого, — указал на Петряя второй.
— А тот? — Первый небрежно ткнул пальцем в мою сторону.
— Сказывали, пущай в себя придет, тогда уж и…
Они, молча, двинулись к «корявому», который, проснувшись от их голосов, как-то неловко завозился, зашуршал, тоненько завопив:
— Не-эт! Я ж все сказал! На что я вам?! Пошто передых не даете?! Вон длинного возьмите!
— Не лги, — почти ласково произнес второй, пока первый взваливал себе на плечо хлипкое и податливое, как куль с зерном, тело липового проводника с безвольно свешивающимися руками. — Лгать грешно. Вчерась, когда Дмитрия Ивановича отпевали, тебя тож никто не трогал. А за того не боись. Очнется — и до него очередь дойдет.
Петряй, морщась, изогнул голову в мою сторону и истошно заорал:
— Вона же он буркалами-то хлопает! Раз зенки открылися, стало быть, пришел в память. Хватайте его!
— Ишь расшумелся. Тоже мне воевода сыскался, — усмехнулся второй. — Середь татей своих голос подавай, а тут мы хозяева. — Но ко мне подошел, посмотрел и бесцеремонно пнул ногой в бок. — И впрямь очнулся, — весело заметил он. — Говорить-то смогёшь? — И снова пнул в бок, поторапливая с ответом.
— Пока могу, — отозвался я, тут же предупредив: — А еще раз пнешь, уже не смогу.