— Стив, как мило с вашей стороны заглянуть к нам. Простите, что пришлось ждать. Я всегда так устаю от поездок в Питсфилд. Если бы я сразу не влезла под душ, я бы, кажется, умерла. О, Джон! — как будто только в этот момент заметив мужа, Линда взглянула на него с той заготовленной улыбкой, которой она одаривала его при посторонних — с той нежной, с легким оттенком жалости, материнской улыбкой, предназначенной для непрактичного, витающего в облаках художника.
В тот же момент её правая рука скользнула по левому запястью, и он заметил, что она сняла браслет и спустила его в карман платья. Значит, она действительно купила его в Питсфилде и, чувствуя себя виноватой, решила подождать удобного момента, чтобы признаться в своём расточительстве.
— Так ты уже вернулся, дорогой! Я думала, ты еще поиграешь с детьми. — И обернувшись к Стиву: — Джон такой милый! Он просто живет ради этих детей — вашего Бака и всех остальных. По-моему, Стоунвиль должен присвоить ему какое-нибудь официальное звание — выбрать его командиром скаутов или чем-нибудь в этом роде. Садитесь же, не обращайте на меня внимания.
Стив опустился в кресло, а Линда присела на поручень и что-то щебетала, интимно наклоняясь к нему, улыбаясь и размахивая сигаретой. Глядя на нее, Джон подумал: — А не чересчур ли? Не слишком ли блестят у нее глаза? И этот ехидный намек насчет него и детей — не слишком ли явным было желание уколоть побольнее? Выпила она в Питсфилде?
И в тот же момент, когда эта мысль пришла в голову, он рассердился на себя. Он знал, сколь губительны и для него и для нее эти постоянные подозрения. Но если уж червячок сомнения возник — так легко от него не отделаться. Ведь всю эту неделю, с тех пор как стало точно известно о провале выставки, она была на грани. Он слишком хорошо знал все симптомы.
Стив отказался от второго стаканчика пива и на удивление быстро собрался уезжать. Линда проводила его до дверей кухни.
— Как жаль, что вы спешите. Но вы еще заглянете на днях, не правда ли? Обещайте мне, Стив!
В гостиную доносился ее ласковый, чуть кокетливый голос. Затем хлопнула наружная дверь. Линда вернулась не сразу. Должно быть, стоя у дверей, махала ему на прощанье.
Держа свое пиво, Джон присел на ручку кресла. Им снова овладела паника. И он подумал, что это, наверное, самый важный момент в его жизни. Если он сейчас поддастся, из малодушия или ложной скромности или из-за болезненного беспокойства о Линде, он — конченый человек.
«Моли бога, чтобы она не начала пить, — думал он. И потом — с жестоким презрением к себе: — Что это со мной? Разве я только притворяюсь, что мне жаль мою жену? Неужели я боюсь ее? Неужели я так близок к разрыву?»