— Добрый день! — приветствовал я его по-убыхски.
Вместо того чтобы ответить на приветствие приветствием, он спросил по-турецки:
— Кто такой?
— Приглядись, может, вспомнишь!
— Недосуг мне приглядываться!
— Я Зауркан Золак. Наши отцы были молочными братьями.
— А-а, Мухтар мне говорил о тебе… — И, заматывая плеть вокруг голенищ осклабился. — Тот самый, что зарезал знатного пашу…
— Не единственный случай в нашем роду, — не удержался я, намекая на то, как его отец пристрелил сераскира… — Помилован по манифесту.
— Манифест, говоришь. При чем тут манифест? Ты убийца, и на руках твоих кровь… — Мансоу, сын Шардына, поморщился.
— Не по своей нужде я пришел…
— Говоришь, мы в родстве?
— Бабушка моя была кормилицей твоего отца.
— О господи, когда это было! Быльем поросло то время. Что тебе от меня надо?
— Извини, что задерживаю тебя, но знай, что я лишь по средник.
— Между кем?
— Тобой и твоими соплеменниками.
Мансоу, сын Шардына, насторожился:
— А что пожелали мои соплеменники?
— Чтобы ты договорился с Джавад-беем о прекращении вражды. Кровь льется в три ручья…
— Тебе ли сожалеть о пролитой крови… Пусть убыхи прекратят кражи, и все кончится само собой. Так и передай тем, кто послал тебя.
Давая понять, что разговор окончен, он направился к оседланному коню и, сделав несколько шагов, обернулся:
— В какие дни ты у меня работаешь?
— По понедельникам и вторникам.
— Ты вспомнил имя моего отца. В честь этого я освобождаю тебя от одного дня. Выходи на работу только по вторникам. А сегодня, раз уж пришел, подсоби прислуге. Эй, Хасан, покажи ему, что делать!
И, сев на коня, выехал на большую дорогу, где скрылся в облаке пыли. «Почему я не сломал себе ноги, когда направлялся в этот злосчастный двор?» — сплюнул я в сердцах.
Тот, кто именовался Хасаном, черноглазый детина, заросший густой щетиной, подвел меня к груде дров и указал на топор:
— Поплюй на ладони и принимайся за дело!
Когда я кончил колоть дрова, этот же буйвол Хасан повел меня в сад и подал грабли:
— Убери сено!
Солнце стояло в зените. В моем животе послышалось голодное урчание. Я мечтал об одном: оказаться по ту сторону ворот. Но вновь появился толстомордый Хасан и потащил меня на псарню:
— Надо собак искупать. Закати рукава, а я буду поливать из кувшина.
Чего только мне не приходилось делать, но купать собак… этого еще не доводилось. Одет я был, как подобает истинному сыну гор, и чресла мои опоясывал кинжал. Чтобы черт побрал всех сук и кобелей! Сроду не притрагивался к ним, а тут — купать!
— Ты что, оглох, что ли? Закатывай рукава, бродяга! — заорал толстомордый.