Я возмутился:
— Не могу!
— Чтобы тебя чума сразила! Как это — не могу?
И сжал кулак. Но не тут-то было. Я выхватил кинжал, и шестипудовый Хасан, родственники которого нажили бы грыжи, придись им нести его на кладбище, стал легче бабочки, долетел до дверей кухни и словно провалился в нее. А я поспешил покинуть этот двор — да наполнится он грабителями! — и вышел на дорогу.
Больше всего злила меня моя бабка, похороненная в далекой убыхской земле. «Чтобы сквозь кости твои пророс чертополох! — проклинал я ее в душе. — Когда ты, бестолковая, купала своего воспитанника и вместо воды наливала в таз молоко, как только твои руки не отсохли? Купала его в молоке, а теперь его ублюдок сын заставляет меня купать собак! Будь он проклят со всеми его псами!»
В моем по-собачьи впалом животе появилась боль, то ли от голода, то ли от злости на собственную покойную бабку. Чем дальше оставалась усадьба Мансоу, сына Шардына, тем безбрежней становилось море, разделявшее нас с ним. «Только бы не встречать его больше никогда!» — мысленно взмолился я.
— Остался ли кто-нибудь еще из нашего рода Золак? — спросил я тетушку Химжаж на второй день после моего прибытия в Кариндж-Овасы.
— Остался один, похожий на того мула, про которого спросили: «Кто твой отец?» — а он ответил: «Моя мать — лошадь».
— Кто же такой?
— Ты, должно быть, помнишь его; правда, когда переселились мы в Турцию, был он еще малолеток. Астаном зовут. Внук апхиарциста Сакута. Слепец, дед его, царствие ему небесное, еще в Самсуне умер. А внук его жив.
Как ты знаешь, дад Шарах, Сакут и правда умер еще в Самсуне. Но я в свое время запамятовал тебе сказать, что Сакут был из рода Золаков. В ту пору близких родичей было у меня еще немало. А теперь выходило, что в Кариндж-Овасы есть только два горца из некогда многочисленной фамилии Золак: я и внук Сакута — Астан. Слухом земля полнится. Он не мог не знать о моем появлении в Кариндж-Овасы. Но, будучи моложе меля, почему-то не поторопился в дом Сита со словами: «Мой единственный родич, я рад твоему возвращению». Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Было лето, солнце покуда еще не распалилось в полную силу, когда я появился во дворе Астана. Ветви персиковых деревьев с янтарными плодами, желтевшими сквозь листву, жались к забору. Над покосившейся глинобитной хижиной струился очажный дымок. Поодаль виднелся коровник с кучей неубранного помета под решетчатым оконцем. Пожилой, сухопарый, с колючими седыми бровями мужчина, сидя под деревом, заострял топорик на точильном камне.