— Об этом я уж сам позабочусь. А только чье сердце смерти не хочет, тот не умрет. Если только силой на балке не повесят...
— Это ты к чему, Левко?..
— А к тому, Киндрат Остапович, что не могу принять от вас деньги за этот гроб. Тихон был мне друг, а я на друзьях не зарабатываю. Ни на живых, ни паче на умерших.
— Разбогател, что ли?
— Нет, в деньгах всегда большая нужда... Только не в таких...
— Что-то не соображу... Зачем же тебе тратиться на человека, если мы берем на себя похороны?
— Это великодушно, однако деньги заберите, Киндрат Остапович.
— А тебе вперед заказывают?..
— Отчего же, заказывают и вперед. Удивительный обычай. Гроб стоит на чердаке, а человек живет и живет. Разная бывает предусмотрительность...
— Ну, раз уж ты такой суеверный, смеряй меня. На этот задаток.
— Я живых не меряю... '
— А как? На глазок?
Взгляд заказчика ненароком споткнулся о плотницкий топор гробовщика, застрял на его лезвии. Топор лежал на верстаке со всеми инструментами. Бубела нервно погладил мохнатую бровь кончиками пальцев, потом покосился на окно, стоит ли там его рес-сорка.
— Года уже такие, что можно и о вечном пристанище подумать.
— Ладно. Подойдите к стене. Вот сюда. Тут отметка Бонифация, пускай будет и ваша рядом. Станьте прямо. Руки опустите. Шапку снимите, все равно там не понадобится. А голову вверх. Вот так...
— А чего Бонифацию приспичило?
— Подрался с Зосей. Ну и прибежал сюда, Говорит, покончу с собой. Я его и смерил. А они потом помирились. Живут. — Фабиан отошел, внимательно прикинул рост клиента и заметил с улыбкой: — Хорошо будете выглядеть. Бонифаций, так тот побледнел, когда я делал над ним зарубку. А зы мне нравитесь. Будете жить, Киндрат Остапович... — Он взял с верстака топор, встал на край лавки и сделал зарубку.
У заказчика брови стали мокрые, как мыши.
— Все?
— До покрова будет готово. А то и раньше.
— Мне не к спеху, Левко. — Бубела отошел, глянул на зарубку.— Вот видишь, как все просто в этом бренном мире. Был Бубела, а глядишь, вроде и нет его. Ты это имел в виду?..
— Я вас не понимаю, Киндрат Остапович.
— Я бы тебе посоветовал, Левко, подумать и про свою зарубочку... Будь здоров!
— Первый гроб я сделал себе. Держу на чердаке. Что бы я был за мастер, если бы не подумал о себе. Там целый саркофаг стоит. Так что милости прошу...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Что ни день цвет пыли, подымаемой над Глинском, когда проходит стадо, меняется от теплых тонов до мрачных, Это незаметно подкрадывается осень. Природа едина в своем движении по замкнутому кругу. Потому что только настанет пора осеннего лета и первая журавлиная стая провиснет над Глинском, словно пробивая клином дорогу на юг, как в самом Глинске на рыночной площади, подметенной ветрами, начинаются осенние собачьи свадьбы, возвещающие, что лето кончилось, что глинские дети вволю наигрались в пылище, что после затишья снова во всех закоулках загомонит ярмарка и Глинск на некоторое время словно бы очутится в центре мира, ломая привычные представления о границах и расстояниях.