Сяду ль утром за бумаги,
Молотком ли застучу —
Лезут в двери хронофаги,
Как чахоточный к врачу.
Тянут речи, как резину,
Им визиты — что бальзам,
Лезут, лезут, образины,
Как паломник к образам.
Входит гостья молодая,
Вслед за ней спешит другая.
Та купила пять ужей,
Та сменила пять мужей.
Утешать мужей спешу;
Чем кормить ужей, пишу.
Всем я должен рассказать,
Как зачать иль не зачать.
Только ложку суну в рот —
Входит новый обормот.
Хронофаги, хронофаги —
Лезут в бровь и лезут в глаз.
Отменить вас нет отваги —
Я и сам один из вас.
"Хронофаги", Виктор Фет
(написано совместно с Р. А. Дановым)
"Богом быть легко… — злился Валентин. — Всё твоё, бери, что хочешь: бабы, деньги… А человеком? Опять маяться, с копейки на копейку перебиваться, стелиться перед этими дурами, которые всё равно не дадут…"
Он то и дело сглатывал слюну: похмелье мучило жестоко, высушивая всю глотку и донимая мозги. Желудок то и дело подло подбирался к горлу, норовя вывалить переваренный эскалоп вперемежку с пельменями на пол. В голове неистово грохотали молоты, эхом отдаваясь в ушах и многострадальной челюсти. Судя по тому, как вывернуло руки и ноги, лысый снова связал его, только на этот раз чем-то крепким, не скотчем.
"И врезал, ублюдок… Господи, как врезал… У него не кулаки, а паровые молоты…"
Но и это досаждало не так сильно, как то, что она заступилась за своего седого козла.
"Жизни своей не пожалела. Значит, любит. Вон как млела, пока он чё-то там про вселенные зачёсывал. Дура… Дура и есть".
Когда она вдруг растворилась в воздухе, он, конечно, струхнул немного, а когда и лягушатник провалился, совсем дар речи потерял. Потом Олег этот со своими кулачищами… Валентин пошевелил челюстью и выдохнул от тупой боли.
Старика разложили на полу, опасаясь переносить в комнату. Под тело подложили одеяло, под голову краденую куртку, свёрнутую в ком, сверху накрыли плащом, который (мужчина мог бы поклясться в этом) едва уловимо пульсировал. Кривоносый в серой, как весенние сумерки, рубашке и таких же брюках, ежесекундно проверял глубокую рану, ероша свои короткие чёрные волосы на затылке. Олег сидел неподвижно, как изваяние Церетели, уставившись в невидимую точку, где недавно крутилась сфера, и держал пальцы на кольце, словно на пульсе.
Валентин ещё подумал о похмельных глюках, когда на полу, выложенном шахматной плиткой, прямо из воздуха закапало грязной водой. Замычав, пленник попытался отползти от возможной угрозы, пусть даже ближе к этим двум уродам в сером и вонючему бомжу.
— Э… Э! Ээ!
Кухня как-то болезненно исказилась, отдавая зелёными точками и рыбным запахом, и на цветной пластик шмякнулось нечто большое и грязное. Валентин запыхтел, изо всех сил норовя забиться под стул или табуретку. Серые наконец-то заметили "новоприбывшего" и удосужились обступить его, аккуратно разворачивая, словно новогодний подарок. Куча тряпья застонала, переворачиваясь на спину и раскинув ручищи по всему полу.