Вета поёжилась: ей почудилось, будто затхлый воздух в салоне колыхнулся и снова застыл невидимым чудищем. Оглянувшись на небо, она долго пыталась прийти в себя: левую часть затянуло чёрно-зелёной мутью, густой, как расплавленный гудрон, и опасной, правая вся была заляпана оранжево-жёлтыми гепатитными пятнами. Солнце куда-то спряталось подальше от всего этого безобразия, укутавшись в грязно-оливковую тучу. На проводах серыми гирляндами висели дохлые голуби, перемежаемые мелкими воробьями и тёмными тушками галок. Мимо просеменила псина с человеческой берцовой костью в зубах. Зашагали торопливо, по-прежнему молча. Бог боязливо жался к Олегу, как к самому массивному из троицы.
По обочинам тротуара бледными поганками валялись новые ещё бюстгальтеры, галстуки, битая посуда, беловатые остатки пищи. Старая радиола задрала единственную уцелевшую ножку в небо. Вета вспомнила, давным-давно, когда мама была жива, у них в квартире пылилась точно такая же "Ригонда", а потом отец отнёс её в часть. Дырчатое дно щерилось десятками рваных проводков, искрящихся медью. Безвольным хвостом рядом лежал провод с желтоватой вилкой. Вдруг проигрыватель ожил, осветился изнутри, откашлялся и заявил:
— От советского информбюро… Кха-кха!.. Хррррхм! Работают все радиостанции Советского Союза…
— А как он… — начала было Вета, но её прервал мощный бас:
— Над границей тучи ходят хмуро,
Рай суровый тишиной объят.
На высоких берегах Амура
Часовые Родины стоят…
На Мира люди всё-таки оказались: маршруток раза в два меньше, редкие иномарки, "копейки". Две женщины, стараясь, как можно теснее прижаться друг к другу, торопливо семенили, стараясь нырнуть в ближайший магазин, юная, гламурно-пьяная, блондинка с банкой "Jaguarа" в руке брела на высоченных каблуках и раскачивалась, то и дело грозя рухнуть. Хмурый, плохо одетый дедок, что-то бормочущий и небритый, двое мужчин с бегающими глазами в стандартных китайских куртках беспрестанно косились на небо. Колобкообразная бабулька в кроваво-красном платке пристроилась у входа в училище прикладных искусств, повесив на необъятную грудь картонку с надписью: "Конец света, братья и сестры! Отмолю грехи каждого", и громогласно цитировала:
— Когда Агнец снял последнюю, седьмую печать, "бысть безмолвие на небеси, яко полчаса"! Явилось семь Ангелов, которым дано было семь труб…
Страшный гул заглушил её слова: казалось, весь мир содрогнулся от протяжного низкого рёва невидимого зверя, но больше всего было похоже на невероятно громкий вой трубы или охотничьего рога. Онемев, Вета зажмурилась и инстинктивно вцепилась в плащ Бертрана, Старик пал ниц, воздевая руки к гневящемуся небу, на фоне которого темнел ровный косяк каких-то неправдоподобно больших птиц. Наконец, вой стих. Мартин, поморщившись, прочистил уши: слух возвращался медленно, но верно.