Увозила радость и печаль.
Тихо становится в чайной. Наивная песня творит чудо, подчиняет весь гомонливый шоферский народ.
Усталые парни слушают баяниста. День за днем они воюют с суровыми саянскими километрами. Ночуют в жестяных кабинах своих машин. Мерзнут, умываются снегом, чтобы отогнать сон, и работа становится для них единственным смыслом существования. Они грубеют, ожесточаются.
Но сейчас их сердца открыты песне.
…Растроганный Дробыш рассказывает о первых рейсах по тракту, о том, как волки выскакивали под свет фар; я киваю головой и думаю почему-то о Тане с метеостанции.
— Вы, конечно, извините. Пару слов сказать… Им!
Подгулявший бородатый человечек с пропитым лицом и скоморошьими ужимками показывает на меня пальцем. Лицо его выражает смесь заискивания и наглости. Не надо быть психологом, чтоб разглядеть в нем любителя угоститься на чужой счет.
Дробыш недовольно морщится.
— Шел бы ты, Чуркин. Кому ты нужен?
— Я всегда могу пригодиться человеку. Недавно начальничек приезжает на автомобиле. Увяз в грязи. Загорает. Я подошел, говорю — за «четвертную» в минуту вытащу. Дали. В хаты сбегал, созвал народ. Говорю: машина за больным приехала, погибает человек. Полезли в самую грязь. На руках вынесли. Шофер удивляется — как это я людей поднял?
Смеется. Вот гад.
— Слушай, ты, — говорю я. — Катись лучше!
— Вона! Да ты, парень, гвоздь. Смотри, как бы не вдарили по шляпке.
Он, кажется, рад ссоре. Лезет ко мне, шепчет в ухо:
— Бить тебя ребята будут, понял? У нас, знаешь, как бьют — на костылях уедешь! Зачем не в свое дело суешься, воду баламутишь? Шпионить приехал?
Я брезгливо отталкиваю Чуркина.
— Ты не бойсь. Ты меня уважь, а я дело слажу, не тронут. Меня тут все знают, все могу…
Я не рассчитал силу толчка. Чуркин влипает в чужой столик.
Баянист перестает играть. Ссора. Тут около меня появляются официантка и буфетчик.
— Выйдите из чайной, драчуны… На морозе остынете.
Приходится подчиниться. На улице темь. Машина, проезжая мимо, слепит глаза. Из кабины, описав алую дугу, вылетает окурок и разлетается искрами у моих ног. Улица снова становится пустынной.
Сзади раздается тяжелый топот. Сапоги барабанят по доскам: «гуп-гуп-гуп-гуп». Несколько человек.
Топот этот отдается где-то внизу живота, тело заполняет холодок страха. Драка будет не по правилам.
Из темноты выбегает человек. Медведеобразная тяжелая фигура. Он останавливается и медленно приближается ко мне. За ним неясно обозначаются несколько теней.
Сердце ходит в груди, как шатун. Значит, вот как: кучей на одного, в темноте, подло…
— Приехал раскапывать старые дела, «следователь»? — Голос кажется мне знакомым… — Вот уложим тебя к хирургам…