В избушку, согнувшись под притолокой и оббивая снег, вваливается Пономарь.
— Здорово, парни! Прибыл к вам на подмогу. Возражений нет?
За спиной у Пономаря, дулом книзу, висит двустволка.
— Это на какую подмогу? — спрашивает Стрельцов. — Медведей стрелять?
— Начальство послало — на случай, если потребуется лишняя трехоска.
Пономарь располагается на нарах. Появление незваного гостя вносит в избу атмосферу настороженности. Чужеродное тело залетело на нашу орбиту.
— Неспроста Пономарь сюда прикатил, — шепчет мне Стрельцов.
— Это я понял… Ружьишко его мне не нравится.
— Мне тоже. Пойдем посмотрим на его машину.
Согнувшись под напором снежной бури, мы подходим к автомобилю Пономаря. Стрельцов заглядывает в кузов.
— Так и есть. Порожняком. Хочет что-то увезти с зимовья, прежде чем мы туда нагрянем. Переполошились они, Михалев.
— Володька! — предлагаю я. — Что, если мы как следует тряхнем этого Пономаря!
— «Тряхнем»! Его на пушку не возьмешь, стреляный воробей. А доказательств у нас никаких. Его надо с поличным накрыть, вот что! Пока не подавай вида…
В ущелье грохочет, завывает буран. Снег накладывает белые маски на наши лица.
Мы возвращаемся в избу. Ребята сгрудились вокруг Матвеича, как телята, слушают.
— …И были здесь, близ самого Поддувала, прииска. Его величества государя-императора золотые промысла. Старались, значит, на этом месте, старатели…
— А сейчас где эти прииска, Матвеич?
— Под снегом. Каждую весну приходит сюда старик Дмитриев. Самородок ищет.
— Про него я слышал. Чудной! — говорит Андрей Борисович.
— Почему чудной? — обижается Матвеич. — Я у него спросил как-то: «Зачем тебе самородок?» Говорит: «Хочу, чтоб школу построили на эти деньги или ясли. И чтоб табличка была: жил такой Дмитриев и пожертвовал свой единственный капитал… Хочу, — говорит, — след в жизни оставить».
— Ему-то что с этого следа будет? — спрашивает с нар Пономарь.
Матвеич сыплет на газетный обрывок махорку, хитро щурится.
— Ты вот по тракту ездишь, а кто то этот тракт строил. Значит, он след оставил, а ты пользуешься.
— Я езжу и о нем не думаю вовсе.
— Надо думать. Наука говорит: даже обезьяны умеют.
Избушка сотрясается от хохота. Язычок пламени в лампе беспокойно трепещет.
— Слушай, старик! — спрашивает один из «близнят». — Я вот думаю: придет время, настроят здесь городов всяких, курортов, культурно будут жить. А вспомнят ли про нас? Мол, мучались, громыхали по этим дорогам…
— Мучались! Настоящим мученьям ты и полцены не знаешь, как оно бывало прежде.
— Я так думаю, — говорит Андрей Борисович, осененный догадкой. — Каждый раз людям кажется, что им трудно жить. Вот, мол, в будущем — легче станет. Оно и вправду легче, да не для новых, а для старых, кого уже нет… А у новых свои трудности.