— Извините, ребята, задержал я вас. Поехали обратно…
Мне осталось досказать немного: ночью я неожиданно просыпаюсь, какая-то сила подняла меня с постели. Достаю чистый лист бумаги, ручку — и через два часа появился «Шиповник». Ну, а теперь мне осталось прочесть вам его.
И писатель стал читать.
Шиповник.
Сны ему снились каждую ночь, но он забывал их сразу же после того, как поднимался с постели. Но один сон, странный, оставивший после себя необъяснимую тоску, помнился до мельчайших подробностей. Вот этот сон.
Ярко-зеленый от молодой травы пригорок, густо усыпанный полевыми цветами, на пригорке — церквушка. Было в ней что-то одновременно и сиротское, и величественное. Он бежит к церкви, бежит из последних сил, потому что знает — там, за старыми кирпичными стенами, его взору откроется… Что именно откроется — этого словами не объяснишь. Родное, необыкновенно — чудесное, таинственно — притягательное — все близко к сути, но все же не то. И чем сильнее ему хочется увидеть, тем труднее бежать: неведомая сила преграждает путь, заставляет напрасно перебирать ногами.
Местность, увиденная во сне, была незнакома, но он не сомневался: там, за пригорком, за полуразвалившейся церковью — его родная деревня. Странно. Четверть века прошло с тех пор, как он приезжал туда за матерью, чтобы забрать ее к себе. Несколько лет, как уже нет мамы, городская жизнь не просто захватила его — он по-настоящему забыл, что когда-то жил в деревне. И вдруг — эта тоска. Особенно она донимала поздними вечерами. Родные давно спали, все меньше светящихся окон в доме напротив, помаленьку отступали заботы и тревоги — отступали без борьбы, ибо знали: завтра утром они вернутся вновь. А на их место приходили бессонница и тоска. И еще воспоминания. Он вдруг стал замечать, что все увиденное или пережитое в детстве, помнилось до мельчайших подробностей. Старинный барский сад, таинственный в своем запустении — для него это было лучшее место на свете. Впрочем, нет. Разве меньше времени проводили они с ребятами на пруду. Кто первым бросился в воду, когда тонула соседская Любка? До сих пор в ушах стоит крик проходившей мимо женщины: «Люди! Ивансергеева Любка тонет!» А уже через минуту Паша выносил на берег мокренькое тельце. Вот кто первым кинулся в воду — Паша. Любка только всхлипывала, беззвучно шепча «мама» синими губами и крепко обхватив ручонками загорелую Пашкину шею. Сколько же тогда нам было? Семь классов закончили, точно.
Одно воспоминание цеплялось за другое, один эпизод вызывал к жизни другой — и так почти всю ночь. Наконец он решил, что единственная возможность вернуть сон и избавиться от тоски — поехать на родину. Просто и гениально. Там должны еще жить его тетки, двоюродные братья и сестры. На машине пути — меньше шести часов. Сказано, сделано. Пришлось, правда, выдержать атаки жены да провести соответствующую беседу с сыном, горячо выражавшим нежелание «вставать ни свет, ни заря и ехать в какую-то деревню»…