Порфирий, с детства привычный к тяжелой работе, после смерти отца стал лесорубом. Но много, много оказалось их, этих могутных, жилистых рук, широких, кряжистых спин. Много. Товар недорогой. Особенно когда у мужика нет даже своей лошаденки. Срубить дерево в лесу не хитро, сумей его доставить в город. Тогда ему будет цена. А как доставить? На чем? И ходил Порфирий в постоянных поисках: кто возьмет, купит только силу его мускулов? Находились такие подрядчики, брали Порфирия на рубку леса. Работал он тогда жадно, много, а как к расчету — получать все равно было почти что нечего. У хозяев на счетах косточки направо-налево, а Порфирию на руки гроши. Ну, заспорь, зашуми — останется то же самое. И с обиды, с горя все одно потом в трактир пойдешь, понесешь последнее, а не станет и этого — в долг… Но когда наступала вовсе пустая, безработная нора, Порфирий голодал, не зная, где и как достать себе кусок хлеба.
Может быть, и не так еще страшно бедствовал бы Порфирий, если бы его с самых юных лет не приучили к вину. Отец, отчаявшись найти хоть какой-то проблеск в тяжелой, безотрадной жизни, на последнее покупал водку, ставил на стол и кричал: «А, черт его дери! Пор-фишка, пей!» Приезжали торговцы-скупщики к отцу за дегтем и смолой — свой разговор они начинали тоже с бутылки: напоишь смолокуров — дешевле купишь. Так и подрядчики, у которых потом стал работать лесорубом Порфирий; так и каждый хозяин, нанимавший его на работу — хотя бы затем, чтобы напилить сажень дров. «Выпей, выпей, Порфиша…» — то для знакомства, то с устатку, то как магарыч… Выпей потому, что тогда для хозяина твоя работа обойдется дешевле! А остальное ты потом и сам пропьешь…
Все это зпал, понимал и сам Порфирий. А выхода иного не видел. Все поступают так. Так устроена жизнь. Лихо с этим мириться, а что сделаешь? Сказать правду в лицо хозяину? Обругает. А который построже — выгонит и еще других хозяев подговорит Порфирия на работу не брать.
Ударить в ярости кулаком по столу, в доме вышибить стекла, избить свою жену? Это можно. Бей! Бей, сколько хочешь. Здесь ты себе хозяин. В этом одном ты хозяин…
И когда вовсе становилось невмоготу от житейской несправедливости, так и делал Порфирий.
Но странно, как ни бушевал во хмелю, как ни корежил и ни громил в такие минуты домашнюю утварь — жену Порфирий не тронул ни разу. А когда к нему возвращалось сознание, охая и примачивая водой голову, он обязательно спрашивал:
Лизка, бил я тебя ночью?
Нет, Порфиша, не бил.
Ничего не помню. Ох! Ох! Ай!.. Ты смотри, Лизка, говори правду!