— Что вы экую рань поднялись сегодня, Алексей Антонович? — давая руля более отлого, чтобы замедлить ход парома, полюбопытствовал Филипп. — К больному куда спешите, что ли?
Алексей Антонович молча кивнул головой.
Василевских горничная тоже сегодня ни свет ни заря в город поехала. Вот только что перед вами на наш берег переправил.
На наш берег? — с недоумением спросил Алексей Антонович и повернулся к паромщику.
Ага, — подтвердил Филипп, — высадил ее, да и стал мостки перетягивать. А тут и вы подоспели.
Ах, боже мой, что же это я? Оказывается, забыл инструменты… — торопливо заговорил Алексей Антонович, чувствуя, что эта наивная и никчемная ложь вгоняет его в краску. — Придется вернуться обратно. Давай-ка обратно, пожалуйста…
Эх, елки осиновые! — сокрушенно вздохнул Филипп, сваливая рули в обратную сторону. — Почитай, до места доехали. Как это вас угораздило забыть? По примете так: коли вернулся, все одно удачи от этого дела не жди.
Ерунда все эти приметы!
Ну, как сказать! Не всякие приметы ерунда, — обиделся паромщик, — а ежели эта примета, так самая верная.
Алексей Антонович улыбнулся, но больше не стал возражать Филиппу.
Так вас как — ожидать или плыть за реку, ежели кто подъедет? — спросил Филипп, когда паром ткнулся в берег и заскрипели прижатые к отмели мостки.
Не жди. Не поеду я сегодня на ту сторону, — усмехнувшись, махнул рукой Алексей Антонович, — поверю твоей-примете.
Во, правильно, Алексей Антонович! — обрадовался Филипп. — Черт его бей, лучше день переждать, чем погубить больного…
Еще издали, торопливо шагая по крутой тропе, Алексей Антонович заметил у часовенки, что стояла на обрыве Вознесенской горы, ожидающую его девушку. Одетая в длинное коричневое платье с кружевным воротничком, она резко выделялась на белом фоне часовни. Запыхавшись от быстрой ходьбы, Алексей Антонович, смущенный, предстал перед ней.
Анна Макаровна, простите, ради бога… — виновато начал он.
Здесь самое подходящее место для исповеди, — блеснув из-под ресниц черными глазами, указала Анюта на часовню.
Темноволосая, высокая, с тонкими чертами лица и манерой смотреть из-под полуопущенных век, для своих девятнадцати лет она казалась, пожалуй, слишком взрослой, но это — когда вела скучный разговор. Развеселившись же, она так еще по-ребячьи встряхивала и вертела головой, что тяжелая черная коса со спины перелетала на грудь.
Смеялась она заливисто и звонко, заражая всех своим весельем. Даже всегда серьезный и сухо деловой Иван Максимович не мог сохранять обычную строгость в лице — улыбался.
Все в городе, пожалуй только кроме Алексея Антоновича, звали ее просто Анютой.