Снаружи послышались голоса, это Сотников собрал во дворе добровольцев. Вошел.
— Я проверил охрану, остальные все тут. Звать?
— Погоди, — махнул рукой Михеев. — Еще не все ясно. Кто был на часах возле нашего сарая?
— Тут он, — Сотников кивнул за дверь. — Говорит, подошел к нему мужик наш, покурили они, тот и предложил пойти погреться. А я, сказал, за тебя постою маленько. Ну что с ним делать? Совсем малец.
— Ладно, с ним потом. Теперь, Мишель, картина ясна. Раз отстреливался и ушел без лошади, значит, дорогу знает. Значит, «хозяин» где-то близко. К нему ушел. Каков вывод?
— Я думаю, — через паузу сказал Сибирцев, — надо немедленно уходить и нам. Все снаряды — к черту. Идти налегке. Идти всю ночь без остановки. Вся надежда на лошадей. Как, Жилин, выдержим? Жилин!..
Сибирцев вдруг увидел, что Жилин стал клониться на лавку. Кинулся к нему, схватил его ладонь, прижатую к плечу, — она была в крови. Под полушубком на рубахе расплылось темное пятно.
Не заметил, видно, Жилин в горячке да пока бежал, что крепко задел его выстрел, произведенный почти в упор, навылет. А теперь вот свалился.
Пока дезинфицировали самогоном да перетягивали рану, Жилин пришел в себя. Ему дали кружку первача. Он глядел мутными глазами и покачивался, скрипя зубами.
— Уходить… надо… — прошептал он. — Тот назад побег… А нам вперед. Пулемет прикроет. Кружных дорог нет… Снег большой. Трактом уйдем. Кони… вынесут…
— Все, — решительно сказал Михеев. — Уходим. И без шума. Золото в голову обоза. Снаряды оставляем. Я — к мужикам.
Длинны таежные ночи. Одиноки.
За версту слышно, как бегущий по макушкам сосен ветер обламывает вдруг поникшую под снегом хвойную лапу и с пушечным выстрелом обрушивается в сугроб заледенелая шапка. Волки на миг прерывают свою мрачную жалобу, почуяв дробот десятков копыт на вымерзшей звонкой дороге.
Не спалось Лешакову.
Нет, не грехи его мучали. Не видел он за собой греха. Давним таежным чутьем понимал, что пришли последние его ночи. И он приготовился к ним. Достал с подволока хорошо смазанную и обернутую рогожей трехлинейку с обоймами к ней. Снарядил для верного старого ружья своего тяжелые патроны с самодельными, на медведя подпиленными пулями. Слушал ночь.
Шутки с «хозяином» кончились, это он знал твердо. Ну иди, иди…
Услышав отдаленный топот и конское ржанье, Лешаков медленно поднялся с лавки и подошел к киоту. Долго и пристально смотрел в почерневшие лики святых, трижды перекрестился, поклонился им земно и пальцем загасил слабо колеблющийся огонек лампадки.
Раздался треск ломаемого забора, громкие на морозе голоса. В дверь повелительно и резко застучали.