Кажется дед-прадед все-таки выбрал для своей далекой родственницы подходящее имя. Джони? По крайней мере это все же лучше, чем ролфийское — Джоэйн.
«Я не тощая, я — стройная, — из чистой вредности поправила его леди Янамари. — Мы все такие, если ты еще не успел забыть».
«У моей Джоэйн такие маленькие кулачки были, зато как она больно ими билась!»
В голосе призрака отчетливо прозвучала гордость. Нет, невозможно до конца понять этих бешеных Вторых, у них даже любовь с кулаками, думала Джона, пока вгрызалась в твердокаменный сухарь.
Грэйн с превеликим трудом удержалась от того, чтоб не вырвать из лапок гадины драгоценный хлеб и не отходить ее как следует ногами. Брезгует, тварь. Ролфийским хлебом она брезгует, видите ли! Между прочим, эрне Кэдвен доводилось однажды оформлять бумаги на одного солдата, которого соседи по казарме и впрямь молча забили насмерть за один-единственный украденный кусок черствого хлеба. Тело его, выставленное на всеобщее обозрение на плацу… право, это было не то зрелище, которое стоит вспоминать, хоть на ночь, хоть перед едой. Фрэнген не стал тогда увлекаться суровыми карами: короткое разбирательство — участники самосуда ведь и не думали отпираться! — и показательная порка для всей казармы в качестве наказания. Никто не возражал и не возмущался. Красть у своих — что может быть гаже? И вряд ли во всем Ролэнси нашелся бы хоть один человек, кто не знает, что такое голод. Суровый климат и постоянные неурожаи приучили ролфи ценить буквально каждый колосок ржи или овса. Заведись попустительством Локки этакая крыса среди товарок Грэйн по женской казарме, самосуд был бы столь же быстрым и ничуть не менее кровавым. Если не более. Известно же, что женщины гораздо более жестоки, именно по природе своей изначальной слабости. Великодушие — это роскошь сильных.
Эрне Кэдвен несколько не к месту вспомнился не самый приятный эпизод из собственного не такого уж дальнего прошлого. Однажды она сама чуть было не заплатила жизнью за три вот точно таких же сухаря, когда учиненная Фрэнгеном внезапная ревизия обнаружила недостачу в последней поставке. Шел первый год службы Грэйн в форте, и, честно говоря, молодая и неопытная ролфийка тогда еще не до конца понимала, чем кончается пропажа провианта со склада. Она и вправду была виновата, но не в воровстве, а всего лишь в недосмотре — приняла мешки по весу, без пересчета, и не глядя подписала приходные бумаги. За что и поплатилась. Сидя на гауптвахте, Грэйн успела как следует прочувствовать состояние приговоренного к повешению, и с тех пор позорная эта казнь главенствовала в списке личных страхов эрны Кэдвен. А гауптвахта форта Логан… о-о, по сравнению с заключением в этом каменном мешке нынешнее вынужденное путешествие пленной графини и впрямь было увеселительной прогулкой. Двое суток неизвестности среди ледяных стен, темноты и ползающих вокруг мокриц и еще невесть каких подземных тварей. Притом из одежды на Грэйн было только исподнее, а жажду она утоляла, слизывая влагу со стен. Переводить же на смертницу драгоценный провиант никто не собирался. Единственным звуком, доносившимся до слуха арестованной, был деловитый перестук молотков — на плацу сооружали виселицу. К чести коменданта, следствие он провел быстро, но тщательно: вместо воровства нашлась ошибка в записях, а преступление Грэйн стало всего лишь проступком. Но тем не менее свои пятнадцать плетей на плацу она получила — по пять за сухарь. И накрепко запомнила урок.