Серго сразу вспомнил милейшего приобретателя Чичикова из «Мертвых душ». Улыбнулся: до чего же полное сходство! Меньшевики записали в «ревизские сказки», то есть в свои партийные списки, три тысячи чохоносцев и тариэлов мклавадзе.[16]
Одно к одному. И в большом и в малом все не так, как хотелось. От Литвинова никаких вестей. Ни обещанной телеграммы, ни простой открытки. Камо тревожился, ругался, клялся, что все к черту бросит… Женится на белокурой фрейлейн!
У Серго свои неприятности. Тарасий известил, что мачеха ходила к старшине за свидетельством о бедности, вернулась в слезах. По всему Кавказу разослана «розыскная ведомость» — «по обнаружении Орджоникидзе… его надлежит обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение Кутаисского губернского жандармского управления».
Доброжелательные немецкие социал-демократы не сочли за труд обстоятельно растолковать геноссе Георгию — так они называли Серго, — что в Германии очень уважают порядок. Без свидетельства о бедности они не могут себе позволить хлопотать о стипендии.
Серго нетрудно было продолжить: без стипендии он не может себе позволить поступить учиться. Просто не на что.
…В Тиргартене, на Унтер-ден-Линден, на Курфюрстендамм назойливо лезли в глаза таблички: «Осторожно, листопад!» С черных кудрей Серго — он, как истый кавказец, конечно, без шапки — за воротник легкого пальто стекают холодные струйки дождя. Тоскливо.
…Серго торопился. Перед массивной дверью Национальной библиотеки у него свидание с Камо. Пусть ответит, как мужчина, как революционер, честно ли дольше оставаться в Берлине, изучать труды философов, ходить на дискуссии, проводить вечера за приятными беседами?
А право есть на это у него, двадцатилетнего?! В строю осталось так мало бойцов! Не подумают ли товарищи, томящиеся в тюрьмах, что он, Серго, просто струсил, отсиживается за границей. Сейчас он скажет Камо:
— Если тебе необходимо, оставайся, жди… Я уезжаю, немедленно, завтра.
Первым уехал все-таки Камо.
«Выезжайте экспрессом. Дорог каждый час», — телеграфировал Литвинов.
Все, что предшествовало этому, Камо узнал уже в болгарском порту Варне.
— Видя, что делу, над которым я работал десять месяцев, грозит несомненный крах и что письмами и телеграммами на меньшевистский ЦК не воздействуешь, — объяснял Максим Максимович, — я вынужден был отправиться в Петербург. Там не без труда удалось вырвать от ЦК остаток закавказских денег, оказавшийся уже значительно урезанным. В Болгарию смог вернуться лишь поздней осенью, и благоприятное время оказалось упущенным…
Одиннадцатого декабря яхта «Зара» подняла болгарский флаг. Получила от капитана порта сигнал «добро» и вышла в море.