— Угу, — ответила она, не поднимая глаз.
Я ждал сердитых слов о том, что граница есть граница и это должны понимать все школьники, даже если они не состоят в ЮДП. Но вместо этого начальник медленно, как-то церемонно снял фуражку и сказал:
— Там он… лежит… бывший пограничник Иван Курылев… Его останки. — Начальник говорил прерывисто, словно задыхался после хорошего бега. — Видимо, он знал об этой пещере. Спрятался в ней и оставил в глубине у поворота последнюю свою гранату. Разогнул чеку, привязал к кольцу кусок проволоки. Если бы враги полезли за ним, ему достаточно было потянуть, чтобы чека выскочила. Так он и умер, держась за эту проволоку…
Стянув с головы фуражку, я мял ее в руке, со смешанным чувством страха и любопытства взглядывая на черное пятно ниши. И хотелось мне радоваться, что разрешилась наконец мучившая нас загадка, и плакать от жалости к Ивану. Словно он умер только теперь, при мне. И хотелось бежать куда-то, что-то делать, чтобы погасить обжигающую меня горечь и злость…
…А еще я люблю жизнь на заставе за неизменность распорядка. Что бы ни случилось, в свой час будет обед и политбеседа, общее построение и уборка территории. Будет и боевой расчет, когда каждому определяется место в его глазном деле — охране государственной границы.
Я чувствовал себя героем дня и в глубине души рассчитывал, что сегодня для меня будет сделано исключение. Но, как сказала бы моя бабушка, «Перед службой мы все равны, как перед богом». В боевом расчете и мне, как обычно, было уготовано место — идти на вышку старшим наряда. Вместе с Игорем Курылевым. Не знаю, чем руководствовался начальник, посылая нас вместе, но я сделал из этого свой вывод: значит, после всего случившегося надо побыть рядом с ним. Ведь человек — это уравнение с тысячей неизвестных, корень квадратный из неведомого числа. Бывает, год проживешь рядом, узнаешь о нем все, даже сколько раз на день сморкается, а случится непредвиденное, и выплеснется из темных глубин души способность необычайная, то ли возвышающая, то ли позорящая.
Не знаю, чего хотел начальник, но я, еще когда мы шли на вышку, начал прощупывать Игоря, заговорил о том, что всем нам не давало покоя, об открывшемся вдруг факте гибели Ивана. Было жутко, почти невозможно представить его безысходность: выйти из пещеры, значит, попасть в руки врага, остаться — наверняка умереть от ран, голода и жажды. Одни из наших ребят говорили, что они на месте Ивана обязательно попытались бы уйти в горы, другие, что поползли бы к поселку: были же там свои люди?! Третьи твердили о поговорке насчет того, что помирать, так с музыкой: поднять руки, а потом, как в кино, взорвать себя последней гранатой вместе с врагами… Объединяло нас одно — страстное желание задним числом найти для Ивана другой, как нам казалось, более достойный выход. И было в этом желании что-то от себя, от начитанной о войне самоуверенной молодости, не приемлющей безвыходных положений.