— В каком-то смысле. Я не была замужем. Я жила с одним парнем. Но я совсем не любила его. Он был бандит. Его убили.
— Что ты говоришь?! Интересно как! Настоящий бандит?
— Абсолютно настоящий. Деньги у него не переводились. Он бы, наверное, мне замуж предложил, если бы не погиб. Мне казалось, он меня любил. Но я-то его совсем не любила, сейчас я это понимаю. Боялась, уважала даже, может быть, за ежедневный риск, но не любила. А теперь у меня совсем другой парень — полная противоположность. Тот пальцем боится до меня дотронуться. Такой вежливый…
— И ты любишь его?
— Не знаю. Может быть. Я пока не знаю. Марина…
— Что?
— Давай выпьем, меня что-то всю трясет.
— Ну давай. Сейчас под водку закуску какую-нибудь соображу. У меня вообще-то нет ничего, некогда готовить. Но какая-то колбаса была и банка шпрот.
И хлеб черный я позавчера покупала, должен быть.
— Да не надо никакой закуски. Запьем вот соком.
— Ну уж нет. Последствия будут ужасны. Доверься моему опыту.
Марина принесла колбасу и шпроты, порезала черствый хлеб. Подала маленькие рюмочки.
Они выпили ледяной водки, закусили хлебом со шпротами, и Наташа расслабилась совершенно. Она рассказала Марине о своих отношениях с Николаем.
Марина слушала, вытаращив глаза и сжав кулаки.
— Сволочь, вот сволочь, вот паскуда! — процедила она сквозь зубы, когда Наташа закончила и уставилась куда-то отрешенным взглядом. — Его же убить надо!
Просто убить! Такие люди вообще не должны существовать. Как ты там живешь? Да тебе нужно уйти из этой квартиры. Немедленно!
— Но куда же я уйду, Марина? На вокзал?
— Куда угодно! Хоть у меня живи!
Наташа рассмеялась.
— Как у тебя все просто!
— Но так жить нельзя! Матери почему не расскажешь?
— А что это изменит? Еще хуже станет. Что она может, измученная женщина? Она боится Николая как огня. Он с ней не церемонится. Что не по нему, так может стукнуть…
— Он что, бьет ее?
— Конечно. В последнее время редко. Она ему ни в чем не перечит. А раньше частенько. Когда я маленькая была. Бил кулаком в лицо. Она летела в другой угол комнаты. А я на все это глядела. Как у меня тогда билось сердце, боялась, что выпрыгнет.
— И никто никогда за нее не заступился?
— Да ты что? И кому? Я попробовала, когда стала постарше, так он мне такую пощечину залепил, несколько дней щека горела. Он страшный, понимаешь?
В нем какая-то сила, непробиваемый он. Он, словно танк, прет вперед, и все. Один раз, помню, сбил маму с ног и ботинками дубасил ее на полу. Она визжит, корчится, а я сижу на диване и боюсь шелохнуться.
Животный страх, понимаешь? Полностью все парализовано. Потом, вечером, ночью, думала, убить надо было, взять что-нибудь тяжелое и убить. Но в тот момент ничего не могла. Он каким-то гипнотическим влиянием обладает — от его глаз хочется под землю провалиться. Ему бы куда-нибудь в концлагерь, надсмотрщиком, вот его призвание. Что там мертвые туши рубить? Ему бы живых людей на части разрубать, тогда бы он был доволен.