"Здесь просверлим, - сказал он мне, указывая на оконную раму, - и выпустим на балкон настоящую антенну, а не эту медную спиральку за сорок пять копеек. Представляешь, как будет слышно?"
Я соглашался со всем - как-никак, нам с Аленой теперь полагались отдельные шестнадцать метров, и мы быстро договорились, каким образом поставить старый наш фанерный, с отделкой под березу, гардероб, чтобы разделить комнату на два пенала и совсем не мешать друг другу. "Но ты ведь захочешь практиковаться на своей лире, - скептически заметила Аленка. "Нет, - покачал я головой, - лире, сестричка, дана теперь полная отставка. Найду себе какое-нибудь более благодарное занятие".
В середине августа мы переехали. Весь семейный скарб уместился на один грузовик, все мои дядья, покряхтывая, проносили по бесконечному подвальному коридору то диван, то гардероб, то дубовый стол, и одинокие наши соседки, которых даже не ставили на очередь, провожали их грустными, но отчасти и завистливыми взглядами. В руках несли самое ценное, перед тем, как усесться в крытый кузов грузовика: мама - особую холщовую сумку с содержимым верхнего ящика комода, включая альбомы с фотографиями и злополучную грамоту, отец - авоську с водкой и незнакомый мне коричневый чемоданчик, Алена - клетку с щеглом, а я - отремонтированную лиру. Покуда дядья и сослуживцы отца рассаживались, я не удержался и, достав инструмент из выстланного сафьяном футляра, взял два аккорда. Володя не обманул меня - легендарный деревянный клей работал, лира звучала как новая. Пыхтя, тащили мы разнообразную утварь вверх по лестнице, я ухватился за ящик с книгами и впервые в жизни задумался о том, что книги все-таки должны находиться в обжитом доме и не требовать перетаскивания на собственном горбу. Чемоданчик отец поставил в самом дальнем углу квартиры, и время от времени бросал на него проверяющий взгляд. Передвигаемая мебель оставляла на линолеуме новой квартиры глубокие царапины, и всякий отдельный предмет, вырванный из подвальной нашей гармонии, выглядел заброшенным, словно (подумал бы я сейчас) пожилой эмигрант, сберегший пять франков на чашку эспрессо и смакующий ее на пустой террасе утреннего парижского кафе где-нибудь на окраине, например, близ мраморных наяд моста Мирабо, напротив цементного завода на том берегу Сены, под высокомерным взглядом усатого официанта.
Кухонный гарнитур оказалось достать много проще, чем представлялось родителям - мы с отцом, предварительно вздремнув, к полуночи поехали к мебельному магазину и оказались третьими или четвертыми в очереди. Ночь получилась беспокойная, с перекличками и выписыванием номеров на ладошках химическими чернилами; мы с отцом даже развели небольшой костер из обломков деревянных ящиков, потому что к утру стало уже совсем свежо. Я тянул пальцы к огню, тер заспанные глаза и вспоминал, как упрашивал я отца развести костер всякий раз, когда мы выбирались за город, и он в конце концов соглашался, и я подносил к сложенным шалашиком еловым веткам дрожащее спичечное пламя. К полудню разгрузили десять гарнитуров, все было в порядке с нашими номерами в очереди, и мы с отцом, снарядив за двадцать пять рублей подвернувшегося шофера, с большой гордостью доставили эти восемь тяжелых картонных коробок домой. В половине упаковок отсутствовали шурупы, пришлось возвращаться в магазин и сначала просить, потом требовать, потом совать кому-то деньги, что оказалось много действеннее. "Неужели были времена, - ругался я, орудуя отверткой и молотком, - когда мебель продавалась в собранном виде, чтобы взрослым серьезным людям не приходилось ползать по полу, разбираясь в каких-то бездарных чертежах?" А мать суетилась вокруг, приносила нам чай и бутерброды, и с видимым удовольствием наблюдала за трудами "своих двух мужиков".