Русалка (Грабал) - страница 2

- Вы жестокий, жестокий! За это вы умрете от какой-нибудь гадкой болезни!

И я помчался по мосту на другую сторону, но на полпути, на середине моста, остановился, оперся о перила и подождал, пока отдышусь, пока кровь вернется туда, где она была раньше, пока я отдохну. А потом зашагал обратно, туда, где мост переходит в Мостецкую улицу, там я свернул вниз, к турецкой башне и к мельнице, миновал Фортную улицу, суд, пересек залитую лучами пополуденного солнца храмовую площадь и вошел в церковь.

В храме никого не оказалось, там было хорошо, прохладно, я начал оглядываться по сторонам, но не увидел ничего, кроме двух кружек для пожертвований возле молитвенных скамеечек. У меня опять заколотилось сердце. Чтобы успокоиться, я опустился на колени под статуей святого Антония и сделал вид, что молюсь. Склонив голову, я прошептал:

- Я хочу, чтобы у меня на груди был кораблик... за два стакана рома... мне нужны деньги, я одолжу их в церковной копилке, даю честное слово, что обязательно верну эти деньги.

Я поднял глаза и взглянул на святого Антония, который улыбался мне, сжимая белую лилию, он не возражал, а только улыбался. И я залился краской, оглянулся, а потом перевернул церковную кружку и тряс ее до тех пор, пока у меня на ладони не выросла кучка монет. Я сунул их в карман, опять встал на колени и закрыл лицо руками, чтобы отдышаться. Я слышал, как в паутине на окне шелестит от сквозняка сухой лист; снаружи доносились шаги и стук колес. Я прикидывал, не лучше ли было занять денег у господина настоятеля, но я понимал, что он бы отговорил меня, ведь я помогал звонарю, я был в церкви на подхвате, чем-то вроде служки. Кроме того, я все равно верну деньги в кружку, так какая разница? Я встал, поднял кверху палец и поклялся:

- Даю честное слово вернуть эти деньги. И даже с процентами!

И попятился вон. Святой Антоний по-прежнему ласково улыбался, и я выскочил из храма на солнце, которое так раскалило стены и крыши домов, что я почти ослеп. Когда же я утер слезы, то перепугался. Ко мне приближался толстый полицейский, сам начальник полиции пан Фидрмуц, он шагал прямо на меня, а потом остановился, и я оказался в его тени, сердце у меня забилось так, что, опустив голову, я заметил, как в ритме сердца подрагивает черная лента на моей матроске; я вытянул вперед руки и скрестил их. Начальник полиции стоял рядом со мной, разыскивая что-то в карманах, и я догадался, что он ищет наручники. Не найдя их в карманах темно-синего мундира, он сунул руку в карман брюк. Там он наконец нашел искомое: с довольным видом вытащив портсигар, он долго выбирал вирджинскую сигару, потом размял ее, достал спички, с наслаждением закурил и прошел мимо меня, неся свой огромный живот. А я широко открыл глаза и посмотрел на скрещенные руки - и мне настолько полегчало, что я опять помчался на мост. Сумка с пеналом и учебниками подпрыгивала у меня на спине, и я просунул под ее ремешки оба больших пальца, а когда я перебежал через мост, то простучал башмаками по ступеням, что вели вниз, к реке. Здесь, под пролетом моста, всегда было тихо, сюда редко кто заглядывал, разве что справить малую или большую нужду. Здесь, под шатким камнем, у меня был тайник, где я хранил чернила и ручку. Если я приходил в школу с несделанным уроком, а учитель спрашивал почему, то я отвечал, что забыл тетрадь дома. И учитель отправлял меня домой, а я, чтобы не терять времени, покупал в писчебумажном магазине тетрадку и тут, в тишине и покое, делал на коленях домашнее задание. Вот и сейчас я тоже сел и пересчитал, сколько у меня денег. Их хватило бы не на два, а на шесть стаканов рома...