. Даже в сентябре 1940 г., когда разработка планов наступления шла полным ходом, генерал-лейтенант Кестринг сообщал генералу Гальдеру, что Красная Армия разрушена чистками и потребуется по меньшей мере три года, чтобы она достигла довоенного уровня
>{465}. От германской разведки не укрылась тайная мобилизация, за которой она пристально следила. По расчетам разведчиков, русские должны были «сосредоточить силы в укрепрайонах», откуда в лучшем случае могли производить отдельные ограниченные контратаки
>{466}. Эту оценку намеренно исказили пропагандисты вермахта, «чтобы создать впечатление… будто русские сосредоточивают силы и "готовы к прыжку" и атака со стороны Германии становится военным императивом»
>{467}.
Идея превентивной войны как позитивный элемент военной доктрины глубоко укоренилась именно в германской, а не советской военной традиции. Фридрих Великий затронул этот предмет в своем «Анти-Макиавелли»>{468}. Старец Мольтке развивал идею превентивной войны в 1886 г., защищая план быстрой кампании, чтобы опередить русских в Польше. Граф фон Шлиффен опирался на опыт своих предшественников в деле оправдания превентивной войны и придания ей законного статуса, когда утверждал: «Мы находимся в том же положении, как и Фридрих Великий во время Семилетней войны. Во всей Западной России войска ликвидированы. Россия потеряла способность действовать на годы. Теперь мы могли бы свести счеты с самым злобным и опасным нашим врагом — Францией, и мы завоевали себе полную свободу действий для этого». Как только до германского Генерального штаба дошло, что война на два фронта неизбежна, там поняли, что только такими методами можно добиться быстрого поражения одного из противников и уничтожить потенциальную угрозу на этом фронте. Подобное наследие сыграло важную роль при планировании «Барбароссы». Для советской военной доктрины «превентивная война» — совершенно чуждый элемент. Понятие «упреждающий удар», имевшее совсем другой смысл, содержалось как один из маневров в теории «глубинных операций», но было лишено каких-либо экспансионистских черт per se>{469}.
Необходимость помешать наступлению русских служила лишь предлогом, притом в последние шесть месяцев перед войной ей не придавалось большого значения. На сцену вновь выступила программная установка Гитлера «жизненное пространство на Востоке» и явилась убедительным оправданием войны с Советским Союзом>{470}. Как только решение по «Барбароссе» было принято и война приближалась, идеологическое кредо точно совпало со стратегическими целями и всегда оставалось на поверхности. Как японский министр иностранных дел Мацуока узнал в Берлине в марте 1941 г., всякое сотрудничество с Советским Союзом исключалось, «поскольку идеология армии и всей остальной нации совершенно неприемлема… союз с ними возможен так же, как между огнем и водой»