На улице — стужа-падера. Седыми космами мечется по дорогам поземка, и словно играючи могучей неизбывной силой, стремительными порывами налетает на землю ветер, шумно позванивает снежной крупой в окна, на миг замирает, но тут же, взлохматив в десятках мест снеговой покров земли, бросается ввысь и в сторону, увлекая за собой в бешеном движении снеговое месиво. Растут возле заплотов и домов сугробы, исчезают проселочные дороги, а неугомонный ветер «сиверко» гремит за окнами с утра и до ночи.
Но сильнее, настойчивее падеры привыкший ко всему человек.
Темными утрами по едва намечающимся тропкам, по гладко выбитому ветром тракту в одно и то же время идут к шахте люди. Идут молча, навалившись на ветер, с трудом переводя дыхание, но шаг за шагом приближаясь к знакомому ориентиру — шахтному копру. Закуржавевшие и уже накрепко стряхнувшие сон, вваливаются в теплынь раскомандировки. Задиристая шутка воспринимается всеми так, словно отогревшиеся люди сами ищут повода чему-то порадоваться.
— Эй, Петро, нос-то снегом занесло! — кричит кто-то только что вошедшему Петру, обладателю довольно внушительного носа.
У всех на лицах улыбки, а объект насмешек — Петро, отряхивая въевшийся в воротник и швы пальто снег, беззлобно ворчит:
— Тебя бы, черта, выставить на эту падеру тем местом, которым думаешь — не то бы запел.
— Как? И ты, Вася, пришел на работу сегодня?! — слышится искренне удивленный голос озорника в другом месте.
Вася, тридцатилетний мужчина мальчишеского вида, недоумевает:
— А что?
— Куда же молодая жена смотрела, когда отпускала тебя одного в этакую непогодь? Заметет ведь, и следа не останется.
Шутка всем понятна, потому что тихий, неразговорчивый Вася осенью женился, и жена ему «попалась» выше него на добрых полголовы.
— Ну, ну, ладно, — прячется за спины соседей Вася, он и сам был уже не рад, что попал на глаза озорнику.
Чем ближе наряд, тем меньше шуток; кое-где уже слышатся сердитые, недовольные разговоры: вспоминаются вчерашние непорядки в лавах, и уже словно не было ночи, отделившей вчера от сегодня: снова люди втянуты в деловые интересы, снова их мысли заняты доставкой леса, работой транспортников и нехваткой воздуха в шлангах — всем тем, что в последние месяцы всколыхнуло, растревожило горняцкий коллектив. Нет, не может человек примириться, молчать, когда ему мешают работать так, как он хочет.
Но, пожалуй, беспокойнее всех чувствовал себя Петр Григорьевич Комлев. У всех дела обычные, а у него... Пошел-таки навстречу Тачинский, разрешил спуск комбайна в шахту. Правда, управляющему трестом пришлось звонить, но похоже, что Тачинский на этой не обиделся.