Петр Григорьевич в десятый раз осматривает, ощупывает каждый винтик машины, ему все кажется, что где-то что-то не проверил и это обязательно вызовет остановку. Комлев волнуется, это видят все: и Калачев, и Лысиков, и подошедший Тачинский. Нетерпеливое волненье охватывает постепенно и их: как пойдет машина? Это интересно и важно для каждого из присутствующих. Калачеву хочется, чтобы комбайн пошел хорошо потому, что лучше, если машина быстро «приработается» к лаве и не будет стоять. Впрочем, Василько хочет этого еще и потому, что машиной управляет Комлев. Начальник участка Лысиков, поначалу скептически отнесшийся к внедрению на участке комбайна, теперь тоже хочет, чтобы эта чертова машина пошла без остановок: забарахлит она — мороки не оберешься, а добычу, а план давать все равно нужно.
Более сложные мотивы имеет желание Тачинского. Машина внедряется только благодаря ему, Худорев здесь никакого влияния не оказал, это знает даже Комлев. Нужно только обойти молчанием имя Худорева, и более умные — а они в тресте есть — поймут, что молодой инженер Тачинский самостоятельно решает узловые вопросы производственной жизни шахты.
— Ох, не дай бог завалиться, — вздохнул рядом Лысиков. — Это же такое дело — комбайн...
Тачинский усмехнулся: «Ну, ты-то, если завалишься, так не велика беда», — но Лысикову ничего не сказал, а подошел к Комлеву.
— Не подведешь, Петр Григорьевич?
Тот потянулся было рукой в карман, к папиросам, как всегда бывало в затруднительные моменты, но, вспомнив, что курить в лаве нельзя, тихо сказал:
— А кто его знает... Вот, — он погладил железо машины, — теперь начальница. Как пойдет она.
— Постараться надо, — кивнул Тачинский, и в это время Калачев крикнул:
— Готово, Петр Григорьевич! Начинайте!
Захлебнувшись, смолк перестук запоздало выключенного отбойного молотка. Тихо, очень тихо стало в лаве, и это еще сильнее подняло нервное напряженье: все вмиг отчетливо уяснили — сейчас очередь за комбайном. Петр Григорьевич почему-то с неприязнью посмотрел на Тачинского, словно присутствие главного инженера больше всего нервировало его, и положил руку на контроллер. Гуденье мощного электромотора, железные лязги, туго натянулся канат — и комбайн пополз к нише. Это не имело никакого значения для испытания, но все почему-то облегченно вздохнули. Лишь минуту спустя, когда огромный бар агрегата был заведен в нишу и Петр Григорьевич дал холостой ход, словно оттягивая время, и Лысиков, и Калачев вместе с бригадой, и Тачинский, да и сам Комлев одно и то же подумали: «А ведь вот когда начинается главное-то».