…Немцы уже метрах в ста. Они все еще не стреляют, и не понятно: видят ли они сидящих на полянке посреди реденького кустарника окруженцев или нет. Тем не менее они неотвратимо приближаются, и каждый шаг их напоминает сейчас горсть песка, осыпающегося в песочнице, установленной перед глазами обреченного, для которого последние песчинки опадут вместе со взмахом топора.
Эти трое сидят, по-восточному скрестив ноги и боясь взглянуть в сторону, все еще заколдованно смотрят на свое оружие, которое уже не способно ни остановить врага, ни защитить их.
— Убери саблю, — зло прошептал обозник. — Этой же саблей нас и порубят.
— Куда ж ее убрать? Куда ее?..
— Отбрось.
— Куда ж отбросить, все равно найдут.
— В кусты отбрось. В землю зарой. Ей-богу, саблей рубанут, не приведи господь, страшно же!
— Пленные мы. Пошто нас рубить? — возразил кавалерист, но саблю все же схватил и сунул под куст. — Поднимитесь, встаньте! — тут же скомандовал он. — Встаньте, иначе всех троих выкосят. И поднимите руки.
Немцы подошли сразу с трех сторон. Остановились в нескольких метрах и молча, выжидающе смотрели на двух поднявшихся русских и на того, третьего, сидящего над пулеметом.
«Это смерть, — спокойно как-то подумал Гордаш. — Но я не должен погибнуть, — шептал-молился он. — Не здесь. Они не выстрелят. Господи, они не должны выстрелить. Я ведь МАСТЕР. У меня талант. Но я не успел расписать ни одной церкви, ни одного собора. Господи, спаси меня. Всю жизнь буду расписывать храмы. Эта земля не знала более страстного иконописца. Всю жизнь…»
— Встать! — услышал он, и не сразу сообразил, что обращаются-то к нему по-русски. — Я сказал: встать! Расселись тут, провинциальные мерзавцы! Что, Марксу молитесь, совсем ожидомассонились?
«Немец, вроде как офицер, но говорит…» — только сейчас Орест осознал, что говорит-то он действительно по-русски.
Медленно поднялся, чуть приподнял руки.
Офицер — худощавый, стройный, с фигурой подростка-гимназиста — едва достигал груди этого обросшего великана.
— Цыган?
— А хоть бы и цыган.
— Да не цыган он, не цыган! — успел крикнуть кавалерист. — Дурак, какой же ты цыган?! Местный он, украинец! Семинарист недоученный!
— Что, действительно семинарист? — оживился офицер, тыкая его стеком в живот.
— Семинарист. И только-только призванный. Постричь не успели, — почему-то упорно спасал его кавалерист, хотя жизнь самого его, окруженного немцами, тоже висела на волоске. Может, потому и спасал, что предвидел: начнут стрелять — всех выкосят.