Из последней вылазки за трофеями Гранишин вернулся, неся на спине вконец обессилевшего, мокрого человека. В перепачканной речным илом одежде трудно было распознать комсоставовскую гимнастерку, да к ней сейчас никто особо и не приглядывался.
— Кто такой? — успел спросить Громов, пока старшина и Каравайный принимали спасенного, чтобы занести в дот, к раскрасневшейся буржуйке, у которой бойцы сушили бинты и простыни.
— Вот, почти утопленник, — вполголоса сообщил Гранишин, словно боялся разбудить принесенного. — На мелководье. За кусты его зацепило.
— Так уже утопленник, или все еще живой?
— Какой «утопленник»?! — вдруг весьма кстати ожил выловленный. — Какой утопленник, я вас спрашиваю?! — ослабленным командирским басом просипел он уже в предбаннике дота. — Не армия, а похоронная команда. Я — капитан Грошев.
— Но ведь выловил… — вполголоса то ли объяснял, то ли оправдывался Гранишин. — В реке. Это во мне словно голос какой-то… Словно кто приказал: «Иди к реке и спаси там душу неубиенную». Темнота ведь, а пошел. И точно, в кустах, на отмели…
У входа в каземат Гранишин перекрестился и перекрестил нависший над дверью бетонный карниз. Как будто на нем висела только одному ему открывавшаяся икона.
— Тогда слушай еще один «внутренний голос», — невозмутимо проговорил Громов. — Быстро к печи. И не спускать глаз с этого капитана. Если есть оружие — отобрать. С детства не люблю неутопших утопленников.
— Господь с вами, товарищ лейтенант.
— Он всегда с нами, Гранишин. Но и противника без благословения тоже, как видишь, не оставляет. Забросить в «Беркут» своего человека из белоэмигрантов или перебежчиков — для немцев одно удовольствие. Крамарчук…
— Уже понял, комендант. Сейчас мы его вдвоем с Гранишиным отогревать будем.
— И сразу объясни ему, что в любом случае жилец он здесь только до рассвета. При всем нашем хлебосольном гостеприимстве.
— Сам ты пооткровенничать с ним не захочешь, комендант?
— В крайнем случае. А вы по очереди: один отдыхает, один присматривает.
— Уже понял. Как монахини-кармелитки.
Грошев зашел к нему через час. В старой гимнастерке, в изорванных, явно великоватых галифе, в разбитых сапогах.
— Вот, обмундировали твои архаровцы, я вас спрашиваю. Более человеческого обмундирования у тебя, лейтенант, не найдется?
Громов молча осмотрел его, сел и ничего не ответил.
— Нет, значит, — понял капитан. — Господи, как же я предстану перед комдивом, комполка?
— Где ваши бойцы, капитан? Как вы здесь оказались?
— В том-то и дело: где бойцы? Сам хотел бы знать. Там они все, на том берегу. Весь дивизион, — нервно прошелся по КП Грошев. — Давай выйдем отсюда. Гарь, плесень… Хоть отдышусь, пока немцы притихли.