Приближалось рождество. Луч света впереди. В это время приходило множество посылок от друзей, знакомых. Они хотели вдохнуть в нас хоть чуть-чуть жизни и подчеркнуть, что в этот день они с нами. Получила праздничную посылку и я — печенье, рождественную облатку[12], ветку елки.
Моя соседка по койке заболела дурхфалем в очень острой форме. Некоторые заключенные помогали таким больным, доставали даже где-то воду, мыли их. Они руководствовались одним чувством — оказать помощь. Конечно, иные делали это только за продукты из посылок — за печенье, за яблоки.
Единственным универсальным лекарством от дурхфаля была белая жидкая кашица из стертого в порошок мела — им в ревире белили койки. Этим же мазали рожистых больных и открытые раны. Употреблялось это также и против поноса и часто помогало.
Я старалась не думать о рождестве, но вокруг все напоминало о празднике. Все, кто получил посылки, вынули из них еловое ветки и повесили у коек. Санитарки, «нахтвахи» (ночные сиделки), «торвахи», а также и некоторые выздоровевшие устроили даже рождественский стол. Приоделись, напудрились, бегали озабоченные, глухие к стонам больных. Я не могла понять, откуда у них платья.
Они были очень возбуждены, им очень хотелось в этот, вечер забыть, где они находятся. Как могли они хоть на минуту оторваться от окружающего, не видеть мучения, не слышать стонов?
— Смотри-ка, елка, — услышала я шепот. И правда, в барак внесли елку. Больные приподнялись на койках.
Это была небольшая, но настоящая елка из лесу. Говорили, будто кто-то получил почтой. Кто-то достал из посылок свечи и дал их на общую елку.
На соседней койке сидели три голые голодные девушки. У них не было праздничных посылок. Две из них били вшей. Третья натирала тело, смачивая руку в ночном горшке. Моча была единственным средством против чесотки и всяких нарывов.
Четвертая девушка на этой койке умирала. Она была очень молода.
— Вставай, Ядька, сегодня рождество, — сказала ей та, что натиралась.
— Дай ей умереть, зачем ты ее мучаешь?..
— Ядька, подожди до завтра, нехорошо умирать в канун рождества. Слышишь, поют коляды.
В бараке тихо пели.
Умирающая открыла глаза.
— Где я?
— На небе, — вздохнула с молитвенным видом ее соседка.
Ядя вдруг улыбнулась, услышав другой ответ:
— В аду.
На них зашикали.
— Тише вы, не мешайте.
Ядя оглядела всех и попросила:
— Облатку… дайте…
Я отломила кусочек облатки, положила ей в рот.
— Желаю тебе свободы, — сказала она отчетливо, и глаза ее наполнились слезами.
— Желаю тебе покоя… тишины.
Она закрыла глаза.