— Вы должны удержать ее внимание на себе или добрым словом, или угрозой, или… — Он полез в карман и вытащил желтый мячик. — Или вот этим.
Лизель кивала, слушая со вниманием.
— Вы должны быть убеждены, что во всем мире, вы единственная, от кого она не может отвести глаз… Что быть рядом с вами — это лучшее, что может быть… — Он бросил мяч и крикнул: «Лови!» И на какой-то момент возникло сомнение, к кому относится эта команда: к Раби или Лизель?
Час спустя по дороге в отель Раби, выполняя команду, послушно шла рядом, а Лизель была под впечатлением от занятия.
— Итак, что вы думаете о Корнуолле? — спросил ее Том.
— Если честно, я пока мало видела. У нас есть планы, но все время что-то мешает, вечно что-нибудь требует безотлагательного вмешательства. Столько всего надо сделать… И ни одно из дел не ждет… А так бы хотелось посмотреть местные достопримечательности.
— Например?
— Я страшно хочу поехать в галерею Тейт в Сент-Айвс… даже не обязательно Тейт, я слышала, что церковь Святой Агнессы тоже представляет художественный интерес, а в Труро есть несколько интересных галерей…
— Вы любите живопись?
Лизель кивнула:
— Люблю.
— А сами пишете или рисуете?
— О нет, — быстро ответила она с очаровательной прямотой. — Ни то, ни другое. Боюсь, мне не нравятся люди, которые стараются подражать Тому Джонсу, но сами завывают как мартовские коты, стоит им открыть свои рты. О, извините, я не то хотела сказать. Я думаю, можно заниматься искусством без того, чтобы преуспевать в нем лично. Несмотря на то, что у меня столько же таланта, как у Раби, если она вздумает превратить свой хвост в кисть, я изучала историю искусств в школе. И относилась к этому с обожанием. Я даже подумывала, не заняться ли этим профессионально, но это означало бы лишь самый низкий уровень, а поступить в университет я не могла… — Она замолчала.
— Не могли? Почему? — удивился Том.
— Я не могла даже продолжать занятия в школе, — ответила Лизель. — Мне нужно было зарабатывать на жизнь…
— А что случилось? — мягко спросил он.
— Вмешалась реальная жизнь. — Лизель обрисовала предмет тремя простыми словами, которые она использовала уже не один раз. Эта лаконичная фраза и ее очевидное желание свернуть разговор все эти годы спасали ее от многословных объяснений.
Это не означало, что она избегала возможности рассказать людям о том, что случилось. Что она не любила, так это сочувствие, которое вызывала ее история, это смущало. Люди жалели ее, а жалость она не выносила. Она хотела, чтобы знакомые вели себя с ней так же, как с любым другим человеком, но когда кому-то говоришь, что ты сирота, отношение автоматически меняется.