— А как же, бывал там.
— Вот и поедешь с Захаром Тютчевым, он посаднику грамоту повезет, а ты с полусотней воинов охранять его будешь.
Князь не видел Насти. Стояла она в сенях. При последних словах князя шагнула к открытой двери, хотела крикнуть: «Нельзя ему ехать! Кашель его бьет…»
А князь тем временем продолжал:
— Михайло Александрович выбил из Торжка новогородских наместников, а своих посадил. Ужель Господин Великий Новгород обиду стерпит? Аль уже всю Русь запугал князь Михайло набегами Ольгердовыми, набегами Кейстутовыми? Так завтра выезжать, Семен.
Князь тронул повод. Конь его пошел вниз, к Неглинной.
Настя стояла в темных сенях, плакала потихоньку.
«Надо было крикнуть: хворый еще Семен! Куда ему ехать, еще до лета красного далеко, настоящего тепла нет, застудится, пошли кого другого!
Но как крикнешь? Разве посмеешь князю перечить…»
Запомнился Великий Новгород Семену под ранним снегом, а сейчас новгородские сады, как от снега, белели, утопая в цветущей черемухе. Семен ехал и сам дивился, как глубоко запал ему в память Новгород. Точно вчера слышал он цокот копыт по дереву мостовой, точно вчера любовался белокаменными нарядами боярских хором. Нет, не довелось ему жить в таких палатах и не доведется, и кручиниться о том не стоит. Сын Великого Новгорода Юрий Хромый назвал жизнь Семена стрелой летящей, и тревожную судьбу свою не променяет он ныне на богатство и покой боярских палат.
Хорошо иногда оглянуться на пройденный путь. Хорошо понять, что путь этот и вправду стремителен и прям, как полет стрелы. Глубоко задумался Мелик, так глубоко, что, услышав оклик Захара Тютчева, даже вздрогнул.
— Семен, туда ли мы едем? Говорили, Новгород многолюден, а погляди: на улицах ни души.
— Как так едем неправильно, когда вон впереди уже и башни Детинца видны, вот и поворот знакомый, вот и ворота и ров. Отсюда Прискуплей–улицей прямой путь к святой Софии. А людей в самом деле нет…
Семен выехал вперед, в воротах задержался.
«Что такое? — уже с тревогой думал он. — Даже стража в воротах куда–то подевалась».
Поехали дальше.
Тишина и безлюдье, и только у самой Софии до них донесся гул. Семен увидел запруженную народом площадь.
«Вече!»
Семен решительно остановил коня, к нему подъехал Тютчев.
— Ты чего, Семен, ровно бы встревожился?
— Встревожишься! Вишь, вече собралось у святой Софии, а место ему за рекой — на Ярославовом дворище.
— Что за беда?
— Беда аль нет, не знаю, а, не спрося броду, в воду лезть нечего. Обожди, надо разведать.
Семен соскочил с коня, подошел к новгородцу, сидевшему на лавке около забора.