— Старый козел также охотится за юношами, — сообщил Прокул, — и осыпает деньгами любого, кто их ему предлагает. Я имею в виду Луция Вителлия. Говорят, этот мерзкий льстец отдал Цезарю своего сына Авла для сексуальных утех в обмен на должность в правительстве!
Я мало чем мог подбодрить пожилого хозяина, зато был способен принести некоторую радость его сыну и постоянно восхвалял имена богов — особенно Приапа, — что вступились за меня, помогая завоевать сердце Марка Либера. Сколь бы мрачными и печальными не были дневные новости, ночи, которые мы проводили вместе, позволяли нам безраздельно наслаждаться друг другом. Днем я часто сопровождал его и Гая в прогулках по Риму или за городом, когда они отправлялись посмотреть соревнования или развлечься, подобно всем молодым людям, желающим хорошо провести время.
Однако даже во время этих непродолжительных походов мы наталкивались на свидетельства того ужаса, которым были охвачены римляне. В один из теплых, ветреных дней Марк Либер, Гай Абенадар и я наблюдали совершавшуюся на Тибре казнь. Нам объявили, что приговоренный совершил убийство. Позже мы узнали, что он нелестно отозвался о Тиберии и был выдан одним из своих рабов. Беднягу ожидало традиционное наказание: после жестокого избиения его сажали в кожаный мешок со змеями и собакой. Мешок завязывали и бросали в Тибр. Мы застали именно этот момент. Мне стало плохо, и я отвернулся.
Марк Либер сказал:
— Еще один подарок от Рима беднякам Остии.
— Это плохое предзнаменование, — ответил я.
— Ты слишком суеверный, — заметил Марк Либер, обнимая меня за плечи. — Это не плохое предзнаменование. Это плохая политика.
Позже я сделал приношение своему богу, моля отвести от нас предзнаменование, однако в тот день Приап меня не услышал.
На следующее утро Марк Либер и Гай Абенадар получили приказ об отправлении.
Когда я заметил, что по дороге к нашему дому направляются два крепких солдата, то чуть не расплакался. Я понял, что это официальный визит, узнав их форму — эмблему штаб-квартиры армии в Риме. Они сидели верхом на горячих лошадях, возглавлявших процессии памяти и прославления героев. По возбужденным голосам трибуна и центуриона мне стало ясно, что они ожидали от курьеров важных вестей.
Марк Либер с готовностью взял у солдат свиток.
— Надеюсь, это Германия, Гай, — сказал он, глядя на центуриона горящими глазами. Подсматривая из своего укрытия в передней, я ждал, когда он сломает печать и прочтет послание.
— Проклятье! — пробормотал он. — Палестина!
Судя по виду центуриона, в его приказе было то же самое.