— Просто ты громкий человек, — прошептал отец.
— Нет, — возразила Зина, — кричу! На кого кричу? Ее же нет уже!
— Щитовидку надо лечить. Все думают, крикуха ты, а это щитовидка. Поезжай...
— Куда?
— На юг, к морю. Куда врачи прописывали. Я всю жизнь мечтал, а так и не доехал, не видел моря.
— Вот и поезжайте с мамой!
— Сначала ты. Расскажешь нам, какое оно, а потом уж мы...
— Да в Ялту нелегко с путевками. Я ведь не рабочая...
— Сам схожу на завод, в профком. Завтра и пойду! — сказал он, радуясь, что там и увидит Костю, который не показывается на Сиреневой, ясно почему. Боится.
— Лежи! — сказала Лена, входя. — Сейчас перекусить дам. Принесла кой-чего...
А Зина прибавила:
— Вставать из-за какой-то путевки, еще чего не хватало! И дадут, так я не смогу сейчас поехать, у меня же вечер: «Рабочая династия»! Давай поедим, папа.
Громкий человек накормил его бульоном с ложечки, и он сказал:
— Поправился. Схожу на завод и совсем поправлюсь.
В который раз Костя ловил себя на том, что были только порывы, а работа не шла. И впереди — не радость, а разочарование. Хоть снимай с этюдника вымазанную красками картонку и топчи, сжигай. Или брось в кладовку, в угол, мышам, благо что других зрителей здесь не предполагалось и опасаться было некого.
И только подумал об этом, как с соседнего участка на всю катушку одиноко, но чисто раздалось:
— Как прекра-асен этот ми-ир! Посмотри-и-и!
Соседний участок принадлежал дяде Афону, оттуда сквозь распахнутую калитку в межевом заборе вела к «кибитке» Бадейкиных натоптанная дорожка, и на ней, еще не совсем просохшей после дождей, с играющим транзисторным приемником в поднятой руке показался довольный человек. Он приближался, и обязательно-восторженный голос еще громче пел из черной пластмассовой коробки, до чего все замечательно вокруг.
— Дядя Афон!
— А, Костя! Наше вам! С кисточкой.
— Рано вы!
— Кто рано встает, тому даже бог подает. А ты здесь ночевал?
— Как на даче.
— Я бы тоже, да поясница! И рад бы в рай — поясница не пускает.
— Тут сыровато, верно, — сказал Костя, вспомнив ночь.
— Молодому все — нипочем! Как там отец?
— Мишук прибежал бы, я думаю, если что... А не видно. Тьфу, тьфу, тьфу!
Они от души поплевали оба, и Костя прибавил:
— Перед обедом зайду на Сиреневую.
— Ну-ну, а до обеда... Э-э! Опять? Недаром я сказал — с кисточкой!
Дядя Афон выключил транзистор, поставил его на перевернутое ведро, облюбованное было, чтобы сесть самому, и подшагнул к этюднику.
— Там смотреть нечего, — сказал Костя и быстро попросил, прижав ладонь к груди: — Дядя Афон!
— Ну как нечего, все понятно, — возразил Афон, разглядывая пейзаж, наляпанный на картонке. — Все как есть! Река, овраг, три березки... Только чего ж они у тебя такие махонькие?