— По-твоему, мы были лучше? — спросил я.
— Лучше, хуже, какое это имеет значение? Ненавижу — и все тут.
— И, все-таки, за что?
Карл задумался.
— Они другие…
Я засмеялся.
— И, слава Богу! Хорошо, что они на нас не похожи: два одинаковых гнилых поколения кряду, одно за другим, этого, брат, никакая цивилизация не выдержит.
— Они еще гнилее нас…
— Это невозможно.
— Возможно, брат, возможно, сейчас все возможно. Мне говорят, что, мол, надо смириться, такие нынче настали времена.
— Какие?
— Черт его знает, какие… Вокруг развелось слишком много всяких технических штучек…
— Компьютеры, Интернет, мобильники…
— Во-во! И человеческий разум не поспевает за новинками. Люди стали меньше думать, вернее, задумываться… Они вовлечены в скоростную игру со временем, надо всех опередить, надо все успеть, не то тебя обскачут другие.
На раздумья времени не остается, поэтому на свете осталось так мало умных людей. Их заменили современные субъекты, у которых мозги устроены не так, как у нас с тобой. Нам, чтобы докопаться да истины, надо перелопатить все укромные уголки памяти, пройти всеми тайными дорожками, тропками и извилинами. У этих все иначе: у них истина лежит на поверхности. И искать не надо, подходи и бери, всем все ясно.
— Хватит на все корки честить нашу смену! Там есть немало достойных субъектов…
— Например?.. — Карл сделал легкое движение головой, и позвонки опять хрустнули.
— Дима Билан, например, — быстро ответил я и для убедительности надул щеки. — А также Мумий Тролль, Оксана Робски и Сергей Минаев. И, конечно, Ксюша Собчак. Какие имена! Но, вообще-то, диву даешься, как это наше поколение оказалось способным к репродуцированию.
— Меня это тоже порядком удивляет… Мне казалось, что мы бесплодны. Особенно после того, как кумирами нашего поколения сами себя назначили Борис Гребенщиков и Цой. Царствие им небесное.
— К твоему сведению, Гребенщиков жив.
— Вот как?! Тем хуже для него. С него началась профанация бардовской песни. Все эти его туманности, неясности, недоговоренности… Беспомощная бесполая поэзия. Поэтика дегенерата, прикидывающегося мессией. Он собственноручно памятник воздвиг себе нерукотворный… Когда ему нечего сказать, он поет "это", "эта", "эти", "этим". У него во всех песнях ключевое слово — "это".
Я задумался, припоминая.
— Мне кажется, ты заблуждаешься.
— Нет, не заблуждаюсь! Гребенщиков никогда ни во что не верил и сам не знал, о чем поет. Но он удачно выбрал цель и вот уже тридцать лет долбит по ней из всех орудий. Дурам, которые молились на него, казалось, что он чего-то недоговаривает, скрывая что-то таинственное, что за его "этим" и "этими" стоит что-то невероятно важное. А там ни черта нет, там — пустота.