Я бродил по улицам, утренним и почти безлюдным, я отыскивал места, где мы когда-то гуляли с ним вместе, и думал о превратности судеб человеческих, о непонятности и случайности всего сущего… Почему он, а не я?.. Бедный Артист!.. Искренний, честный, талантливый… Первым протянувший мне руку помощи, когда я один, без друзей, без поддержки оказался в чужом огромном городе… Первым познакомивший меня с революцией, научивший доискиваться до сущности вещей… Я вспоминал, вспоминал все: его каморку с продавленной мебелью, наши горячие споры и первый номер «Друга народа», который получил из его рук… И еще: мой версальский поход, которым я был обязан ему, который открыл мне глаза и сблизил с Маратом…
О Жюль, мой друг дорогой!.. Неужели же это правда и я никогда не увижу тебя больше?..
Днем меня ожидал еще один удар.
Отправившись на квартиру Гослена, я узнал от консьержки, что славного архивариуса тоже нет в живых: утром 10 августа он оказался среди тех, кто защищал опустевший Тюильрийский дворец, и погиб под пулями патриотов… Честный старик, рыцарь без страха и упрека!.. Он не верил в прочность монархии, он видел, во что превращается любимый им старый порядок, и все же до конца остался верным долгу, как он его понимал… Кто же теперь расскажет мне о прошлом, о истории этих домов, этих церквей и парков, которые знал в совершенстве только он один во всем Париже?..
Они ушли почти одновременно, один — сражаясь за новое, другой — защищая старое…
Это было слишком много для бедной головы моей, И я пошел к Луизе: куда еще теперь мне было идти? И она утешила меня. Нежной, любящей рукой коснулась она моей раны, и боль стала глуше. Весь вечер мы пробыли вместе, и, вероятно, именно в этот вечер я понял, что не могу жить без нее…
Так получается иногда: теряешь одно и находишь другое, и это другое неожиданно оказывается главным в жизни…
* * *
Следующие несколько дней прошли в суете.
Я остро почувствовал разницу между фронтом и тылом: там было все просто и понятно, ты отступал и наступал, тебе приносили раненых, и ты, если мог, ставил их на ноги, но в общем там за тебя думали другие, и поэтому заботиться было не о чем; здесь же обо всем приходилось думать самому. Прежде всего мне было необходимо искать работу — ведь не мог же я жить как птица небесная, тем более что пособие, полученное при демобилизации, быстро растаяло.
Я кинулся к Дезо. Но моего мэтра не оказалось в Париже — он инспектировал армейские лазареты. К счастью, меня еще ценили в медицинском мире как преданного делу хирурга, и великий Сабатье, к которому я имел дерзость обратиться за помощью, направил меня с письмом к Дешану, главному хирургу Дома милосердия. Профессор Дешан был очень славным человеком. Внешне он походил на плюшевого зверька, его маленькие глазки казались бусинами, но в них светились ум и доброта. Мы встречались с ним раньше неоднократно, и теперь он принял меня как родного. Я немедленно был зачислен на место, получил три дня отпуска и сверх всего бесплатную квартиру: Дешан распорядился, чтобы мне выдали комнату при госпитале.