Взад и вперед, взад и вперед, Оливия — плача, Кристофер — спокойно. Пока он не сказал:
— Ладно. Бери свои вещи. Машина пришла.
Очередь к входу в накопитель — очередь к «безопасности» — была такая длинная, что заворачивала за угол. Чернокожая женщина в красном форменном жилете повторяла одним и тем же заунывным тоном: «Пожалуйста, проходите за угол, держитесь ближе к стене. Проходите за угол, держитесь ближе к стене».
Оливия дважды к ней подходила.
— Куда мне идти? — спросила она, протянув ей свой билет.
— В эту очередь, прямо здесь, — ответила женщина, указывая поднятой рукой на длиннющую очередь. Она выпрямила себе волосы, и они выглядели как плохо сидящая купальная шапочка, из-под заднего края которой выбиваются отдельные волоски.
— Вы уверены? — спросила Оливия.
— Очередь прямо здесь. — Женщина снова указующе подняла руку. Ее равнодушие было непробиваемо.
(«В нашей школе тебя боялись больше всех других учителей, мам».)
Встав в очередь, Оливия поглядывала на стоявших поближе к ней, чтобы получить хоть какое-то подтверждение, что это нелепость — стоять в такой длинной очереди, что наверняка здесь что-то не так. Но, встретив ее взгляд, люди отворачивались, приняв отсутствующий вид. Оливия надела темные очки, часто моргая за темными стеклами. Всюду, куда бы она ни взглянула, люди казались отстраненными, недружелюбными. Когда подошли ближе к цели — Оливия не поняла, — очередь превратилась просто в массу людей, каждый из которых точно знал то, чего не знала она: куда идти и что делать.
— Мне необходимо позвонить сыну, — сказала она мужчине, стоявшему рядом с ней.
Она имела в виду, что ей нужно выйти из очереди и позвонить из таксофона, потому что, если она позвонит Кристоферу, он приедет и заберет ее… Она станет умолять, она станет рыдать — все что угодно, только бы он спас ее из этого ада. Просто все пошло как-то ужасно наперекосяк, только и всего. Бывает, что иногда все идет ужасно наперекосяк. Однако, оглядевшись вокруг, Оливия увидела, что нигде нет ни одного таксофона: у всех и каждого к уху был прижат сотовый телефон, и все говорили, говорили, говорили — у всех у них было с кем поговорить.
(Его абсолютное спокойствие, когда он мыл посуду, а она плакала! Даже Энн пришлось уйти из кухни. «Ты что, совсем не помнишь всего этого? В наши дни немедленно прислали бы домой соцработника, если бы ребенок появился в таком виде!» — «Зачем ты меня мучишь? — кричала она. — О чем ты говоришь? Я всю твою жизнь любила тебя. И вот это и есть то, что ты теперь чувствуешь?»
Он перестал мыть посуду и ответил: