«Ты везешь меня к себе домой?», спросила она в машине, стряхивая капли с волос.
«Нет, мы будем жить… в другом месте». Роберт отвернулся, чтобы она не услышала дальнейших его мыслей, хоть и не был уверен, что это ухищрение поможет — кажется, Анна владела Даром не хуже, чем он, а может быть, и лучше.
Впрочем, самую опасную мысль, о жене, он тут же загнал подальше — после, про это после.
А куда везти Анну, он уже знал. Вот ведь странно — вроде был не в себе, совершал какие-то совершенно немыслимые поступки, а прагматизм никуда не делся, шарики крутились, серое вещество функционировало.
— Заедем ко мне на работу, на минутку, — сказал он вслух — якобы потому что нужно глядеть на дорогу.
И, хоть не смотрел на Анну, услышал ответ: «Хорошо. Ты только не волнуйся. И ничего не бойся».
Оказывается, она может с ним разговаривать и без визуального контакта. Это значит, и слышать его внутренний голос? Наверняка.
И Роберт стал думать про безопасное: какая же она красивая и какое счастье, что она с ним поехала. Это было совсем нетрудно.
Поразительно, но никакого обычного разговора, вполне естественного в подобных обстоятельствах, между ними не произошло: он не объяснялся в безумной любви, не рассказывал о себе, даже имени своего не назвал, а она ни о чем не спрашивала. Ему почему-то казалось, что она всё про него знает и без объяснений.
Оставив ее в машине около института, Роберт заскочил во французский отдел, где Мишка Лабазников сегодня отчитывался по прохождению стажировки. Мишка сидел в Сорбонне, на шикарной полуторагодичной халяве, которую получил не без Робертовой протекции. В Москву приехал на неделю, а потом назад в Париж.
Выманив должника в коридор, Дарновский сразу спросил про главное:
— Помнишь, ты мне ключи от хаты предлагал. Она по-прежнему пустая? Не сдал?
— Что ты. Ленка трясется из-за бабушкиной коллекции. А что, ключи нужны? — Мишка оживился. — Ну ты свинья. От своей королевы красоты гуляешь?
— Дашь ключи или нет?
— Само собой. Я в шесть отваливаю в Шереметьево. Ключи оставлю у соседки, в 46-ой. Только вы там потише куролесьте, фарфор Ленкин не переколотите. — Лабазников заговорщически шепнул. — А кто у тебя завелся-то? Неужто еще краше Инки?